— Генерал Колюбякин сейчас находится со своим войском в Квашхори, — сказал Уту низким, глуховатым голосом, ничем не выдавая своего внутреннего волнения. — Но я думаю, что у княгини он не загостится и скоро двинется к нам. Мы не знаем, с каким намерением идет генерал, и потому при встрече с ним должны проявить выдержку. Пусть никто не смеет лезть в драку, пока я не подам знак. Но коль уж начнется бой, тогда встанем все как один, насмерть встанем. Еще возможно, конечно, что княгиня пожелала примириться с нами. И если Колюбякин придет к нам с миром, мы расскажем ему о нашей черной судьбе и попросим помощи. А народ Одиши вправе обратиться за ней к русскому войску. Ведь еще так недавно мы вместе воевали против Омар-паши. Не верится, что генерал Колюбякин так быстро забыл об этом.
Джурумия Джикия, молодой человек лет двадцати, нахмурился и покачал головой.
— Ошибаешься, Уту, у господ память короткая, — сказал Джурумия. — И княгиня уже не помнит, как мы разгромили турок, и генерал давно об этом забыл.
Джурумия не хотелось прерывать речь Уту. Молодой человек работал прежде подручным у кузнеца Микава и привык слушаться его. А сейчас Уту уже не просто мастер, которому обязан подчиняться подмастерье, — Уту предводитель повстанческого войска. Тем не менее юноша решил выразить свое несогласие с ним.
— Нет, Уту, я не верю, что царский генерал идет к нам с миром. Он идет карать нас и будет карать без пощады. Где это ты видел, чтобы помещик щадил крепостного? За какой же помощью ты хочешь к нему обратиться, Уту? Смотри не ошибись!
— Напрасно ты горячишься, Джурумия, — остановил юношу Микава. — Я говорю только о выдержке, только о спокойствии и выдержке. И потому повторяю: пусть никто не посмеет пальцем шевельнуть, пока мы не убедимся, с чем пришел к нам Колюбякин. Ну, а если увидим, что он пришел к нам как враг, мы встретим его по-вражески.
В этих словах Уту не было ни угрозы, ни хвастовства — просто кузнец хорошо знал силы родного народа, знал, на что способны эти люди в бою.
— Ошибается генерал, если думает, что мы дрогнем перед его силой. Омар-паша так думал — и просчитался.
Сказав это, Микава оглядел своих ближайших соратников. "Ну, что скажете, братья?" — хотел он спросить, но, увидев их суровые лица, встретив их полные решимости взгляды, понял, что ни о чем уже спрашивать не надо, и потому коротко приказал:
— А теперь разойдитесь. Передайте людям все, что я здесь сказал, и будьте готовы ко всему.
Микава предполагал, что Колюбякин все еще находится в Квашхори. Но тот уже перешел реку Техури и, не давая отдыха своему отряду, ускоренным маршем вел его на встречу с повстанческим войском.
В пути к отряду Колюбякина присоединились родовитые князья — Чиладзе, Липартиани, Пагава. Бедия, Чиковани, Анджапаридзе, Хеция, Чичуа… Они пышно и торжественно приветствовали генерала, но тот отвечал им весьма холодно. Князьям это не очень понравилось: неясно было, что на уме у Колюбякина. Один из князей даже пробормотал что-то о дурном предзнаменовании.
Но на что еще могли надеяться одишские помещики — только на царское войско. И обиженные холодным приемом князья поплелись вслед за колюбякинским отрядом.
Заметив облако над шхепской дорогой, дозорные повстанцев поскакали вперед и, увидев, что это идет со своим отрядом Колюбякин, мгновенно повернули коней. Их появление не осталось незамеченным, и Колюбякин понял, что повстанцы близко. Генерал пришпорил коня и вскоре оказался на вершине высокого холма.
Внизу на огромном поле раскинулся повстанческий лагерь. Колюбякин удивился — он был убежден, что встретит небольшую кучку смутьянов, неорганизованный сброд, с которым ему удастся справиться быстро. Но тут на поле, примерно в версте от холма, стояло в боевых порядках войско, и, как показалось генералу, раз в десять превосходящее численностью его отряд.
Людей в повстанческом лагере и правда было больше, чем в отряде Колюбякина, а к тому же сработала и военная хитрость Уту Микава — он так умело построил свои боевые порядки, что издали должно было казаться, будто войска у него вдвое больше, чем в самом деле. Впереди Микава расположил хорошо вооруженных всадников, но и по всему обширному полю были поставлены вооруженные чем попало — дубинками, косами, топорами — люди, главным образом старики, женщины и подростки. Однако генерал их тоже принял за воинов. И хотя за спиной генерала стоял отряд хорошо обученных и отлично вооруженных солдат, он подумал о том, что надо было вывести на это дело больше войск. "А сейчас придется пустить им пыль в глаза", — решил Колюбякин и приказал своим офицерам построить войско так, чтобы оно внушало страх повстанцам.
— Нет, голубчик, это не толпа, как уверяла нас княгиня, а настоящая армия, — сказал генерал, повернувшись к Ивану Ряшенцеву. В отряде, да не только в отряде, многие люди знали, почему генерал Колюбякин так благоволит к рядовому солдату Ряшенцеву и почему в этом походе он не отпускает его от себя.
В семье Ряшенцева и в Московском университете, где он учился, все думали, что Иван обязательно станет ученым, что на научном поприще его ждут блестящие успехи. Но, окончив университет, Иван неожиданно для всех поступил на военную службу. Товарищи Ивана из числа передовой университетском молодежи решили, что этим он уступил желанию отца, известного своими консервативными взглядами. На самом же деле Иван сам, без отцовского понуждения, сделал этот выбор, поскольку считал, что лишь на военной службе сможет принести наибольшую пользу стонущему под игом самовластия отечеству. Юношу вдохновлял высокий пример декабристов — ведь почти все они были офицерами. В полку товарищи сразу полюбили прапорщика Ряшенцева, да и начальство возлагало на него немалые надежды — молодой офицер умен и образован, к тому же прекрасно воспитан и дружелюбен. Но, должно быть, кто-то и в этом усматривал зло и постарался всячески очернить прапорщика-вольнодумца. И когда не подозревающий о нависшей над ним угрозе Иван Ряшенцев попытался распространить среди офицеров полка подпольный герценовский "Колокол", он был арестован, разжалован в солдаты и направлен на Кавказ в один из линейных батальонов.
Отец Ивана Ряшенцева и генерал Колюбякин были давними друзьями. Генерал добился перевода Ивана в Кутаиси, а здесь приблизил к себе. На приемах и балах в губернаторской резиденции и в домах местной знати Ряшенцев обычно появлялся в отлично сшитом штатском платье и благодаря своему воспитанию, образованности и остроумию, а скорее всего благодаря покровительству Колюбякина был благосклонно принят кутаисским высшим светом. Несомненно, в ином случае рядовой солдат, будь он даже из разжалованных офицеров, не смел бы и слова молвить в присутствии всех этих высокомерных господ и дам.
Колюбякин делал все от него зависящее, чтобы получить возможность ходатайствовать перед царем о возвращении Ряшенцеву офицерского звания: он давал ему сложные и опасные поручения, уверенный, что такой умный и смелый воин, как Ряшенцев, обязательно отличится. Так оно и было: за смелость и солдатскую находчивость Ряшенцев уже удостоился нескольких наград. Колюбякин надеялся, что и в этой "мегрельской экспедиции" Ряшенцеву представится возможность отличиться.
Услышав обращенные к нему слова генерала, Ряшенцев еще раз окинул взглядом повстанческий лагерь и подтвердил:
— Да, настоящая армия. А сколько конницы! Говорят, что одишцы чуть ли не в младенчестве садятся в седло и что они весьма искусно ведут бой в конном строю.
— Они и в пешем строю сражаются неплохо, — сказал генерал. — Омар-паша недавно испытал это на собственной шкуре.
Генерал усмехнулся и, убедившись, что офицеры уже занялись перестроением отряда, тронул коня.