Бодрствование Афраатом рассматривается не только как ночное бдение, но и в более широком, относящемся к внутренней жизни христианина смысле: как духовное трезвение, заключающееся в необходимости следить за своими мыслями и словами, не допускать зависти, злобы и лести.
С. Брок отмечал, говоря о практике бодрствования, что «идеал ангельской жизни был настолько же популярен в сирийском протомонашестве, как и позднее в монашеских кругах»[1207]. Материал «Тахвиты о сынах Завета» не противоречит мнению относительно идеала бодрствования в сироязычной аскетической среде (с чем согласны и другие исследователи). Одной из основных причин укоренения данного идеала признаётся тот факт, что в сирийском языке слово «ангел» — ʹîrā[1208] по своей этимологии имеет значение «бодрствующий»[1209]. В «Тахвите» не единожды можно встретить и указание на важность уподобления ангелам, и призыв к бодрствованию. Этим призывом и начинается «Тахвита»: neṯʹîr men šentan bhānā zaḇnā[1210] — досл.: «Пробудимся от нашего сна сейчас»[1211]. Кроме ангелов, Самого Иисуса Христа Афраат именует «бодрствующим» — ʹîrā. А уподобление ангелам (βίος ἀγγελικός) и уподобление Христу — и это следует подчеркнуть — выступали как вполне реальная цель аскезы для Афраата (т.е. аскет мог ещё при жизни в свою меру достичь уподобления).
Уподобляясь ангелам, «сыны Завета» должны держать свои глаза и сердца устремленными вверх, к своему Небесному Отцу. Исходя из подобия «сынов Завета» ангелам, Афраат призывает их также стать чужими в этом мире. Данный призыв выражался как во внутреннем отречении от мира и его страстей, так и в распространённом в сирийских землях феномене странничества, имеющего своей концептуальной основой слова апостола Павла: ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего (Евр. 13:14). Такие размышления об отречении от мира, о странничестве С. Брок считает «общей темой для всего сироязычного христианства»[1212].
С бодрствованием непосредственно связана практика молитвы, которую мы надеемся рассмотреть в отдельной работе, из-за её особенной важности для Афраата. Ещё одной разновидностью внутреннего трезвения, также уподобляющей подвижника ангелам, является хранение девства.
V.2. Хранение девства и воздержание
С. Брок высказал мнение, что «...акцент на отчуждении — отделении от мира — даёт ключ к пониманию озабоченности ранней сироязычной Церкви идеалом девства»[1213]. Действительно, ничто не превозносится Афраатом так, как девство: «Итак, возлюби девство — небесный удел, приобщение к горним ангелам. Ведь ничто не сравнимо с ним. И в [сохраняющих девство] обитает Христос»[1214]. Именно девственникам открывается Рай и даются плоды Древа жизни[1215].
Идеал девства среди «сынов Завета» осуществлялся двояким способом. Во-первых, были bṯûlê[1216] — «девственники» (отсюда bṯûlûṯā[1217] — «девство»), то есть сохранившие девство с рождения и не вступавшие в брак. Во-вторых, были qaddîšê[1218] (отсюда qaddîšûṯā[1219] — «святость») — досл. «святые» (мы переводим его в «Тахвите» также как «целомудренные»)[1220], то есть люди, однажды вступившие в брак, но впоследствии избравшие подвиг воздержания.
Образцами девственников для Афраата выступают Илия и Иоанн Предтеча, а образцом «святых» — Моисей, рассказ о котором очень важен для понимания идеала девства. «Вот написано, возлюбленный мой, о Моисее, что с того времени как явился ему Святой [qaddîšā], он возлюбил святость [qaddîšûṯā], и с того времени, как он получил освящение [eṯqaddeš], его жена больше не служила ему...»[1221]. Видно, что для Афраата была несомненной связь между святостью Бога и святостью человека. Она избирается человеком в ответ на обращение к нему Бога и состоит в соблюдении себя в непорочности и чистоте. Не зря у Афраата столь часты призывы к сохранению чистоты: «Удалив, отбросим от себя всё скверное...»[1222], «Очистим сердце наше от нечестия...»[1223], «Очистим семя наше от терний...»[1224] и др. Поэтому в данном случае мы видим, что слово qaddîšûṯā означает не только воздержание от полового общения, но и всецелую преданность и служение Богу, выражающиеся в отвержении греха и нечистоты (при этом воздержание от половых сношений выступает лишь элементом святой жизни). В таком расширенном значении слово qaddîšûṯā соответствует русскому слову «святость», которое мы иногда используем при переводе.
1220
С.Брок следующим образом объясняет появление специфического значения «воздержания» в слове