О. Джордж Недангат был убеждён, что во время крещения крещаемые входили в завет — qyāmā с Богом, который состоял в обете безбрачия: «...«сыны Завета» ранней сирийской Церкви верили, что своим обетом безбрачия они устанавливают связь с Богом. Поэтому их qyāmā может быть правильно назван заветом безбрачия»[1275]. Из проведённого нами обзора видно, насколько сложным и многогранным было понятие îḥîḏāyûṯā. Безбрачие, конечно же, выступало важным аспектом аскезы «сынов и дочерей Завета», но оно было лишь элементом «ига Христова». Поэтому нам представляется более правильной позиция о. Роберта Маррея: «Завет состоит из тех, кто дал обет «уединённости» (îḥîḏāyûṯā)»[1276], состоявший в отказе от брака, целомудрии и ученичестве у Христа и имеющий целью уподобление Ему. Но при этом необходимо отметить, что строго установленных молитвенных формул для принятия такого обета не существовало.
Ввиду явного предпочтения Афраатом девства важно определить также его отношение к браку. Приведём основательное мнение А. Лехто, тщательно исследовавшего данный вопрос: «Можно сделать вывод, что даже после достижения определённого понимания контекста, предоставляемого тахвитами, остаётся неясность отношения Афраата к женщинам. С одной стороны, женщины представляют опасность для мужчины-аскета, посвятившего себя Христу. С другой стороны, Мария и другие библейские женщины показывают важность женского пола для истории спасения. И хотя Афраат разделяет такое неясное отношение со многими греческими и латинскими авторами, я пытался доказать, что он представляет более умеренную позицию, чем та, которую обычно можно найти на Западе»[1277].
Возвращаясь к вопросу о происхождении идеала девства, рассмотренному в предыдущем параграфе, отметим справедливость воззрений С. Брока, отрицавшего влияние манихейства на всю сирийскую традицию: «Будучи весьма отличными от дуалистического миросозерцания и негативного отношения к телу, эти аскетические идеалы в действительности выражают библейское — и позитивное — отношение к человеческой личности как душе и телу...»[1278]. Существенны также соображения оо. Иринея Осэра и Джорджа Недангата, каждое из которых освещает определённый аспект решения проблемы. Но более всего приближается к раскрытию основ учения Афраата, как оно представлено в «Тахвите о сынах Завета», о. Роберт Маррей, который, обращаясь к раннесирийской аскетической традиции, связывал происхождение идеала девства с «подражанием» Иисусу Христу.
VI. Заключение
Учение о духовной жизни Афраата имеет аскетический характер и адресовано не ко всей христианской общине, а только к её части — «сынам и дочерям Завета», каждый член которой посвятил себя Богу, стремясь к совершенству. Учение не является отражением дуалистического взгляда на мир, приводящего к отрицанию любых связей с миром, брака, собственности. Центральным понятием для Афраата является понятие «уединённости» (îḥîḏāyûṯā), через которое может быть понято всё духовное учение. В îḥîḏāyûṯā проявляется уподобление Христу и из неё вытекают требования, предъявляемые к аскету. Поэтому îḥîḏāyûṯā называется также «игом Христовым». Уподобление начинается с имени: аскет учится у своего Учителя Христа — îḥîḏāyā быть îḥîḏāyā. Основная задача состоит в том, чтобы стать целомудренным: собрать самого себя, привести в единство. Эта установка может иметь различные импликации. Во-первых, безбрачие и девство, как полное подражание Христу. Во-вторых, недопущение раздвоенности, привносимой грехом. В-третьих, объединение с Христом. Пределом уподобления ставится смирение, явленное Христом. Но достичь цели можно только в том случае, если сохранять иго в чистоте, т.е. оберегать îḥîḏāyûṯā (такое состояние называется также молчанием) от греха и порока.
Подводя итоги анализа учения Афраата, нельзя не согласиться со словами о. Иринея Осэра: «Имея необходимость его [т.е. учение — Г.К.] кратко охарактеризовать, можно сказать, что это учение о смирении (la doctrine de la paix) в сочетании с верой и любовью к Богу»[1279].