При мысли о скорой встрече с мужем она немного расслабилась. Вероятно, он уже подъезжает к соседнему городку. Дорожка вывела ее к конюшне. Она встретит его верхом, и они смогут хоть немножко побыть вдвоем, без ее милых родственников и даже без «компаньонки». Она решила оседлать старую и смирную лошадку Полли, что было вполне разумно, учитывая ее состояние. Они смогут даже поужинать в «Митре», и к черту все это безумное семейство!..
Потом… она уже ничего не помнила, кроме шарфа, привязанного к палке, внезапно появившегося прямо перед ней из-за живой изгороди. Его взмах испугал Полли, тут же резко шарахнувшуюся в сторону…
Много дней она не приходила в себя. Потом ей рассказали, что это Фергюссон нашел ее на дороге; она была без сознания и не могла услышать ободряющих слов, которые он, несомненно, произносил. Она ехала ему навстречу, так нуждаясь в других словах: о том, что дядя Снаудерс — просто старый дурак, а Присси была нанята только для того, чтобы облегчить жизнь ей и детям, и ему никогда не приходили в голову другие соображения на ее счет…
Повод для того, чтобы задать ему все эти вопросы, был упущен навсегда. С переломом позвоночника ее поместили в госпиталь, и было похоже на то, что молодой и полный жизни Фергюссон до конца дней своих будет связан с женой-калекой.
Слова Брижитт о будущем ребенке оказались пророческими: ему не суждено было родиться. При мысли об этом слезы неудержимо текли по ее щекам. Передал ли кто-нибудь Фергюссону то, что она сказала, убегая в сторону конюшни? Ей было необходимо об этом знать.
Она снова представила себе его лицо, склоненное к ее изголовью. Ей так хотелось погладить его по щеке, но она не была способна даже на это: ее руки намертво сковывал гипс.
— Ты уже знаешь о ребенке? — ее голос доходил до нее словно сквозь толстый слой ваты и казался чужим.
— Конечно, милая, но тебе не стоит отчаиваться — у нас еще куча времени впереди для того, чтобы успеть обзавестись другими.
— Нет! Ну нет же! Я на всю жизнь останусь калекой!
Фергюссон склонился над нею и гладил ее лицо, не сводя с нее полного нежности взгляда.
— Ты сможешь ходить, — только не торопись.
— Скажи, они передали тебе, что именно я им кричала?
— Мало ли что можно выкрикнуть в гневе, а уж дядюшка Саундерс — большой мастер доводить до этого состояния!
— Фергюссон, ведь ты не считаешь, что я специально убила ребенка?
— Ты совершенно сумасшедшая! Что за глупости приходят тебе в голову?
Она прижалась щекой к его ладони.
— Милый мой, я не делала этого нарочно. Всему виной красный шарф, которым кто-то взмахнул прямо перед лошадиной мордой. Как ты думаешь, кто мог это сделать?
— Никто. Просто большой носовой платок зацепился за живую изгородь.
— Да нет же, нет, — он был привязан к палке, и кто-то размахивал ею! Я должна знать, кто это сделал!
Она говорила слишком громко и привлекла к себе внимание больничной сиделки, выразительно посмотревшей на Фергюссона и приблизившейся к Брижитт, чтобы сделать ей укол успокоительного.
Фергюссон поцеловал ее и направился к двери; Брижитт попыталась взглядом удержать его. Может быть, он даже рад, что она потеряла этого ребенка?
В то же время ей удавалось держать себя в руках. Она довольно спокойно встретила известие о том, что из больницы ее решено перевезти в фамильный особняк на Монпелье-Сквер.
— А ты сам хочешь этого? — спросила она Фергюссона.
— Лучше ничего не придумаешь! Ты должна находиться в Лондоне, чтобы продолжать курс лечения, и тебя вряд ли устроит перспектива и дальше оставаться в клинике. Дом на Монпелье-Сквер просто огромен, а его обитатели будут счастливы принять тебя. Дети и Присси прекрасно там себя чувствуют. К тому же, это ненадолго!
Тоскливый взгляд Брижитт вызывал у него жалость. Он улыбнулся ей с привычной нежностью; но она нуждалась в нежности совсем другого рода, ей так хотелось прочитать в его взгляде страстное волнение и, чувство равного к равному, ощутить прикосновение нетерпеливых губ к своим губам. Неужели это было потеряно навсегда?
— Доктор сказал, что твой паралич может исчезнуть со дня на день — он не органического, а нервного происхождения. Но тебе необходимо как следует отдохнуть, расслабиться, перестать изводить себя. Ты меня поняла?
Он перебирал ее волосы. Брижитт прошептала:
— Фергюссон?
— Да, моя милая?
— На меня все еще … приятно смотреть?
— Да не будь же ты такой идиоткой! Сейчас я принесу тебе зеркало!
Ей показалось, что она сильно похудела и побледнела. Огромные глаза занимали пол-лица, полукружья темных бровей оттеняли белизну кожи и бесцветность губ.
— Фергюссон, дай-ка мне быстренько мою губную помаду! Мог бы и сказать, на кого я стала похожа!
— Зачем тебе помада? Я все равно не позволю ей долго продержаться на твоих губах!
— Ради Бога, только не в присутствии сиделки!
Как странно было вновь улыбаться, чувствовать себя почти здоровой! Выписка из клиники станет, может быть, первым шагом к исцелению. Она решила во что бы то ни стало победить свою странную неподвижность и сделать это как можно скорее.
— Фергюссон, ты будешь часто приходить к нам на Монпелье-Сквер?
— Я буду проводить там все время, свободное от полетов; а во время моего отсутствия тебе составит компанию сиделка, — ее зовут Эллен, и она очень симпатичная.
— Сиделка? Неужели я больна до такой степени?
— Дурочка! Но ведь должен же кто-то помогать тебе, когда меня нет, приносить тебе еду и оставаться с тобою ночью!
Брижитт молча посмотрела на него. Значит, он уже знает о ее кошмарах, когда перед глазами у нее мечется красный шарф!
— К тому же, я не могу позволить привидениям тетушки Аннабель напугать тебя! — весело добавил он.
— Каким еще привидениям, Фергюссон?
— Она мне рассказывала, вообще-то, только об одном: о невысоком человечке в коричневом пальто, имеющем обыкновение молча стоять у ее изголовья. По-моему, в глубине души она его очень любит и надеется, что в один прекрасный день он с нею заговорит.
Брижитт не смогла удержаться от смеха. Потом ей стало ясно, что Фергюссон именно этого и добивался. Как жаль, что ничего другого она не могла для него сделать!
«Фергюссон, милый! А вдруг я никогда не смогу ходить? Любимый мой, что же тогда с нами будет?»
5
Присси нравилось жить в этом большом доме. Особенно привлекали ее фамильные портреты, украшавшие стены над лестничными маршами. Она долго задерживалась перед портретом красивой темноволосой женщины с огромными глазами и чувственным ртом — матери Брижитт. Ги унаследовал многие ее черты. Он первый заметил интерес девушки к предкам Темплеров.
— Великолепное сборище, не правда ли? — однажды спросил он ее.
— Особенно великолепным оно должно казаться тем, кто не помнит своих корней, — ответила Присси.
Огонек любопытства загорелся в глазах Ги.
— Но уж у вас-то они должны быть!
— И действительно есть! — гордо вскинула она голову, перебирая цепочку от медальона, висевшего у нее на шее.
Ги взглянул на нее с нескрываемым интересом.
— Покажите мне, что у вас там.
— Сейчас не могу… Может быть, когда-нибудь позже, — еле слышно ответила она ему таинственным шепотом заговорщицы.
Брижитт уже успела рассказать Ги историю Присси о медальоне. Эта девушка способна заставить поверить в свой фантастический мир! Королевская кровь — ни больше, ни меньше! Но скорее всего, ее дедушка был провинциальным актером с большими амбициями. Однако, эта женщина просто восхитительна! Удивительно, что она до сих пор не замужем. Может быть, амбициозность деда передалась ей по наследству? По крайней мере, это прекрасно объясняет ее стремление попасть в среду состоятельных людей. Ему вдруг захотелось ее поцеловать. Ее взгляд завораживал Ги. Он взял ее за руку.