– Не знаю, – отвечал Гриша.
– Как тебя зовут?
– Гришей.
– Кто твой отец?
– Что такое отец? – спросил в недоумении Гриша.
– Коли ты не знаешь, что такое отец, так мне трудно тебе растолковать. А мать у тебя есть? – продолжал Хованский.
– Что такое мать? – с возрастающим недоумением спросил Гриша.
– Ты не знаешь ни отца, ни матери, откуда же ты пришел?
– С улицы, – ответил Гриша.
– Кто тебя привел к этому дому?
– Дядечка.
– Зачем привел?
– Не знаю.
– Кто твой дядечка?
– Не знаю.
– Как его зовут?
– Дядечка.
– Ты его зовешь дядечка, а другие как его звали?
– Не знаю.
– Какой ты, Гриша, бестолковый.
В эту минуту Хованский заметил из-за пазухи мальчика торчащий сверток и спросил Гришу:
– Что это у тебя за бумага?
– Не знаю. Дядечка велел отдать ее тебе.
– Мне? Так ты меня знаешь?..
– Нет, не знаю.
Хованский сурово взглянул на Гришу и взявши сверток, развернул его и стал читать с трудом разбирая намокшую бумагу, на которой расплылись чернила. Прочитав бумагу, он угрюмо взглянул на мальчугана, опустил левую свою руку со свертком, а правою облокотясь на стол, подпер голову ладонью и некоторое время размышлял молчал, а потом, говоря сам с собою произнес:
– От Досифея… Странно… Кто бы это мог быть?.. Не понимаю… Но все равно, для этого мальчика я должен все сделать, – закончил Хованский и, обратись к Грише, сказал:
– Ну, Гриша! Из этой бумаги я узнал не больше, как от тебя самого. Дело в том, что ты должен остаться жить у меня. Рад ты, что у меня будешь жить?
– А как же, дядечка, я хочу с ним жить? – возразил Гриша, вместо прямого ответа на вопрос Хованского.
– Ты хочешь с ним жить, да он-то не хочет. Любопытно было бы знать, кто это столь добрый дядюшка, который подкидывает своих племянников к чужим людям. Коли ты, мальчуган, не знаешь кто твой дядечка, так раз скажи мне по крайней мере, как он был одет?
Гриша, насколько умел, описал Хованскому одежду человека, который привел его к дому князя.
– Так это монах Досифей и посылает его ко мне, тогда как у него хранится… – воскликнул в удивлении князь и вслед затем погрузился в раздумье, которое было прервано приходом его супруги, высокой, стройной, красивой молодой женщины.
Княгиня была одета в сарафан малинового цвета, обложенный золотым галуном и мерлушкою. На белой, как мрамор шее ее, надето было жемчужное ожерелье, а на голове парчовый повойник. Войдя, княгиня низко поклонилась мужу, по обычаю того времени и, с покорностью в голосе, сказала:
– Ты звал меня, князь, что прикажешь?
Хованский поднял голову и, с некоторым смущением, приветливо сказал:
– Здравствуй, княгиня! Сегодня Бог благословил нас находкою. С этою грамоткою от преосвященного Досифея прислан к нам вот этот мальчуган. Прочитай, душенька, ты ведь у меня грамотейка.
Княгиня, взяв из рук мужа бумагу, приблизилась к свече и прочитала вслух следующее:
«Блаженни презирали на нища и убога, сказал Спаситель мира. Сирота, порученный мне человеком, имя которого уже не существует на земле, явится к тебе, князь, сею моею грамотою. Его зовут Григорием. Он крещен в нашей православной вере; от роду ему три с половиною года. Прими его, обласкай, воспитай. Господь воздаст тебе за сие сторицею. Буди здрав. Мы же все тебе кланяемся.
– Ну, что скажешь, моя дорогая? – с некоторым смущением спросил Хованский свою жену.
– Я жду твоих приказаний, князь, – робко отвечала княгиня.
– Я полагаю, что отказать Досифею нельзя. Примем мальчугана.
Княгиня с участием взглянула на Гришу и почтительно отвечала:
– Ты знаешь, князь, что я привыкла во всем тебе повиноваться. Помимо этого я готова и безродному сироте оказать ласки и попечения, какие оказывала родному нашему сыну. Долг христианский и воля твоя для меня священны.
– Знаю, княгиня, что ты добрая жена и нежная мать, а потому я с уверенностью обратился к тебе с настоящим предложением. Примем сиротку и Бог наградить нас за это.
Затем князь позвал Фомку и приказал ему отвести Гришу в детскую и сдать на попечение Афанасьевне и прибавил, обратись к Грише:
– Ступай, Гриша, ложись спать.
Фомка взял было мальчика за руку и хотел вести, он вырвался и резко проговорил:
– Я не хочу еще спать!
– Вот забавно! Чего же ты хочешь? – возразил смеясь от души Хованский.