— А я вот уверен, — вдруг сказал Герберт, — да, уверен, что такой человек, как мистер Сайрес, не мог утонуть… Он ведь энергичный, смелый, он не растеряется. Наверно, он добрался до берега. Правда, Пенкроф?
Моряк печально покачал головой. Сам он уже не надеялся увидеть когда-нибудь Сайреса Смита, но не хотел лишать юношу надежды.
— Ну, понятно, понятно, — сказал он. — Уж кто-то, а мистер Смит сумеет выбраться из беды там, где другому несдобровать.
А в это время он с пристальным вниманием оглядывал берег. Перед глазами его тянулась песчаная полоса, ограниченная справа от устья реки грядой подводных скал. Чёрные их глыбы, едва ещё выступавшие из воды, походили на гигантских морских зверей, лежавших среди кипевших бурунов; за линией рифов сверкало на солнце море. С юга кругозор закрывал остроконечный высокий мыс, и нельзя было определить, продолжается ли за ним суша, или же она вытянута в направлении с юго-востока на юго-запад и образует некий длинный полуостров. С северной стороны берег, обозримый на большом расстоянии, плавно изгибался, окаймляя округлую бухту. Там он был низкий, плоский, без гранитных скал, с широкими песчаными отмелями, обнажавшимися в часы отлива.
Пенкроф и Герберт повернулись к западу; взгляд обоих прежде всего привлекала гора со снежной вершиной, возвышавшаяся вдалеке, на расстоянии шести или семи миль. От первых её уступов и ниже, по широкому плато, шли лесные заросли, и среди них яркими пятнами выделялись купы вечнозелёных деревьев. В двух милях от края этого плато лес заканчивался, и там зеленела поросшая травой широкая полоса, по которой прихотливо раскиданы были маленькие рощицы. Слева в просветах между деревьями блестела речка, такая извилистая, что казалось, она возвращалась обратно к тем отрогам высокой горы, среди которых, вероятно, брала начало. В том месте, где Пенкроф оставил свой плот, она текла меж высоких гранитных берегов, но левый берег всё время шёл обрывистой кручей, а правый постепенно понижался; сплошная стена сменялась грядой отдельных глыб, затем россыпью камней, а дальше, до самого конца косы, — мелкой галькой.
— Что это? Остров? — пробормотал моряк.
— Ну, если и остров, то довольно большой! — заметил юноша.
— Что ни говори, а остров всегда останется островом! — сказал Пенкроф.
Но как ни был важен этот вопрос, разрешить его они пока ещё не могли. Приходилось отложить его выяснение. Однако, чем бы ни была суша, на которую они попали, — островом или материком, — земля здесь казалась плодородной, а природа красивой и богатой многими дарами.
— Хорошо ещё, что так вышло, — сказал Пенкроф. — И за это нам, несчастным, надо возблагодарить провидение.
— Ну, конечно. Слава богу! — воскликнул Герберт: его юное сердце было полно признательности к творцу всего сущего.
Долго ещё Пенкроф и Герберт смотрели на ту неведомую землю, куда их забросила судьба, но и после этих первых впечатлений ни тот, ни другой не могли представить себе, что ждёт их тут.
Затем они пустились в обратный путь по южному краю плоскогорья, окаймлённому карнизом из скал самых причудливых очертаний. Во впадинах здесь гнездились сотни птиц. Перепрыгивая с одной глыбы на другую, Герберт вспугнул целую стаю пернатых обитателей скал.
— Ах! — воскликнул он. — Это не бакланы и не чайки!
— Что же это за птицы? — спросил Пенкроф. — Ей-богу, похожи на голубей.
— Да это и есть голуби, только дикие — скалистые голуби, — ответил Герберт. — Я их сразу узнал. Вот погляди, у них двойная чёрная кайма на крыльях, хвост белый, а всё остальное оперение голубовато-пепельного цвета. Я читал, что скалистые голуби — лакомая дичь, и, наверно, у них очень вкусные яйца. Может быть, в гнёздах остались яйца!..
— Тогда зажарим себе яичницу! — весело подхватил Пенкроф.
— А в чём? В твоей шляпе?
— Нет, дружок, я, к сожалению, не волшебник. Ничего, не горюй. Мы испечём яйца. Хочешь, поспорим, кто больше съест?
Пенкроф и юноша принялись весьма внимательно осматривать все впадины меж гранитных глыб; кое-где действительно оказались яйца. Собрав несколько десятков голубиных яиц, сложили их в носовой платок моряка, а затем, полагая, что прилив уже кончился, спустились по склону к реке.
К часу пополудни они дошли до знакомой излучины. Прилив уже не мешал течению реки. Надо было воспользоваться этим, чтобы пригнать плот к ущелью. Пенкроф вовсе не намеревался пустить свой плот по воле случая, оставив его без всякого управления. Не хотел он также и взобраться на плот, чтобы им управлять. Тут ему пришло на помощь умение моряков смастерить канат из того, что есть под рукой, — моряк всегда выйдет из положения.