Таис была одета розовой, прозрачной, доставленной из Персии или Индии тканью хитона, собранного в мягкие складки и зашпиленного на плечах пятью серебряными булавками. Серый химатион с каймой из синих нарциссов окутывал её от пояса до щиколоток маленьких ног, обутых в сандалии с узкими посеребренными ремешками. В отличие от Наннион ни рот, ни глаза Таис не были накрашены. Лицо, не боявшееся загара, не носило и следов пудры.
Она с интересом слушала Александра, время от времени возражая или соглашаясь. Птолемей, слегка ревнуя, впервые видел своего друга-царевича столь увлеченным.
Гефестион ловко овладел тонкими руками Наннион, обучая её халкидикской игре пальцев — три и пять. Птолемеи, глядя на Таис, не мог сосредоточиться на разговоре. Он раза два нетерпеливо передернул плечами. Заметившая это Таис улыбнулась, устремляя на него сузившиеся смешливые глаза.
— Она сейчас придет, не томись, морской человек.
— Кто? — буркнул Птолемей.
— Богиня, светловолосая и светлоокая, такая, о которой ты мечтал на берегу у Халипедона.
Птолемей собрался возразить, но тут в комнату ворвалась высокая девушка в красно-золотом химатионе, принеся с собой запах солнечного ветра и магнолии. Она двигалась с особой стремительностью, которую утонченные любители могли назвать чересчур сильной в сравнении со змеиными движениями египетских и азиатских артисток. Мужчины дружно приветствовали ее. К общему удивлению, невозмутимый Неарх покинул свою скамью в теневом углу комнаты.
— Эгесихора, спартанка, моя лучшая подруга, — коротко объявила Таис, метнув косой взгляд на Птолемея.
— Эгесихора, песня в пути, — задумчиво сказал Александр, — вот случай, когда лаконское произношение красивее аттического.
— А мы не считаем аттический говор очень красивым, — сказала спартанка, — они придыхают в начале слова, как азиаты, мы же говорим открыто.
— И сами открытые и прекрасные, — воскликнул Неарх.
Александр, Птолемей и Гефестион переглянулись.
— Я понимаю имя подруги как «ведущая танец», — сказала Таис, — оно лучше соответствует лакедемонянке.
— Я больше люблю песню, чем танец! — сказал Александр.
— Тогда ты не будешь счастлив с нами, женщинами, — ответила Таис, и македонский царевич нахмурился.
— Странная дружба спартанки и афинянки, — сказал он. — Спартанцы считают афинянок безмозглыми куклами, полурабынями, запертыми в домах, как на Востоке, без всякого понимания дел мужа. Афинянки же называют лакедемонянок похотливыми женами легкого поведения, плодящими тупых воинов.
— И оба мнения совершенно ошибочны, — засмеялась Таис.
Эгесихора молча улыбалась, в самом деле похожая на богиню. Широкая грудь, разворот прямых плеч и очень прямая посадка крепкой головы придавали ей осанку коры Эрехтейона, когда она становилась серьёзной. Но брызжущее веселостью и молодым задором лицо её быстро менялось.
К удивлению Таис, не Птолемей, а Неарх был сражен лаконской красавицей.
Необыкновенно простую еду подала рабыня. Чаши для вина и воды, изукрашенные извилинами чёрных и белых полос, напоминали ценившуюся дороже золота древнюю посуду Крита.
— Разве афиняне едят как тессалийцы? — спросил Неарх, слегка плеснув из своей чаши богам и поднося её Эгесихоре.
— Я афинянка только наполовину, — ответила Таис, — моя мать была этео — критянкой древнего рода, бежавшей от пиратов на остров Теру под покровительство Спарты. Там в Эмборионе она встретилась с отцом и родилась я, но…
— Эпигамии не было между родителями и брак был недействительным, — докончил Неарх, — вот почему у тебя столь древнее имя.
— И я не стала «быков приносящей» невестой, а попала в школу гетер храма Афродиты Коринфской.
— И сделалась славой Афин! — вскричал Птолемей, выпивая свою чашу.
— А Эгесихора? — спросил Неарх.
— Я старше Таис. Исторйя моей жизни прошла следом змеи — не для каждого любопытного, — презрительно сказала спартанка.
— Теперь я знаю, почему ты какая-то особенная, — сказал Птолемей, — по образу настоящая дочь Крита!
Неарх коротко и недобро засмеялся.
— Что ты знаешь о Крите, македонец. Крит — гнездовье пиратов, пришельцев со всех концов Эллады, Ионии, Сицилии и Финикии. Сброд разрушил и вытоптал страну, уничтожил древнюю славу детей Миноса.
— Говоря о Крите, я имел в сердце именно великолепный народ — морских владык, давно ушедший в царство теней.