— А что же ты теперь делаешь? — спросила она его однажды.
— Я получил работу в газете, — надменно ответил сын.
— В какой газете?
Он назвал национал-социалистический листок.
— Ты там пишешь?
— Ну да.
Мать изумленно пожала плечами: о писательских талантах сына она никогда и не подозревала.
— А что же будет с гимназией?
Он поспешил успокоить ее:
— Не тревожься. Гимназия мне больше не нужна. Она научила меня думать и излагать свои мысли. Больше мне ничего не надо от нее. Потому что мысли у меня имеются. А то, что я там пишу — поднимает дух Германии. Теперь это самое важное и необходимое. Я подписываюсь «Арминий».
— А почему ты ничего не спрашиваешь об отце?
— Отец меня не интересует. Он из породы тех, которые разбираются только в книгах, а живой жизни не ощущают.
Но он говорил неправду. Мысль об отце сверлила его беспрестанно, подхлестываемая упорным желанием причинить этому устаревшему человеку какую-нибудь большую досаду, сильно задеть его и доказать, что он глупо и непростительно заблудился в десятилетиях. Германия начинала новую жизнь. Германия зажигалась новым огнем. Германия переживала вторую молодость. А сентиментальные ученые кроты тупо копались в затхлой книжной пыли и застилали ею новые светлые пути.
Это неотступное желание «доказать» порождало в нем разные планы злых воздействий на отца, вплоть до доноса, и вот однажды, явившись к матери, он с хмурой взволнованностью сказал:
— Я бы хотел помыться в ванне.
— Ну конечно! — воскликнула мать. — Я давно собиралась сказать тебе об этом.
Почему-то в его просьбе, произнесенной смятенным голосом, ей почудилось раскаяние, которое приведет к примирению с отцом. Она радостно засуетилась. «В конце концов он должен понять, что родители не могут желать зла своим детям», — думала она, извлекая из комода чистое белье, и даже тихо запела.
А тем временем сын, хищно изогнув спину, мягкими шагами пантеры пробрался в кабинет, отыскал папку с рукописью отца о «Черепах» и юркнул в ванную комнату. Там он быстро помылся и, торопливо одевшись, выбежал из дома, отказавшись от заботливо приготовленной еды.
Четыре дня спустя он прислал отцу следующее письмо:
«Твою рукопись о черепах я уничтожил, потому что слезливо-сентиментальную идею, положенную в основу ее, я считаю вредной и даже оскорбительной для Германии. Рекомендовать идиллию аркадских пастушков — сейчас неумно. Проповедовать слюнявый гуманизм — преступно. Словом, труда твоего больше не существует. Но фактами, которые ты педантично подбирал в течение 17 лет, я превосходно воспользовался для своей статьи. В ней я утверждаю, что мы должны идти по стопам наших воинственных предков, и слащаво-приторной и фальшивой Лиге Наций, приглашающей нас в скучный христианский рай, мы должны предпочесть рай древних германцев, где герои пируют за столом Вотана и пьют пенистое пиво из неприятельских черепов».
К письму была приложена напечатанная статья, за подписью «Арминий».
Джибути
Рассказ в письмах
…Я еще никогда не видел войны, но зато частично познакомился с тем, что она порождает. И наглядная иллюстрация этому — Джибути.
До войны, точнее до того, как Муссолини стал посылать в Сомали и Эритрею свои войска, Джибути был, вероятно, самой маленькой военной гаванью, с населением в 600 человек, состоявших из захудалых чиновников разного рода ведомств, от которых Франция либо желала избавиться, либо как-нибудь пристроить их, — и приезжих купцов.
Сейчас в Джибути несколько десятков тысяч человек, — разных наций и разных цветов кожи, — и вы, конечно, представляете себе ту пеструю толчею, которую эти господа образуют — левантинцы, греки, англичане, японцы, арабы и даже неизвестно для чего прибывшие сюда американские миссионеры. Большинство из гостей — «рыцари конъюнктуры», желающие так или иначе поживиться за счет воюющих. Общее у них — хищное выражение лица и авантюристическая напряженность в глазах. Таковы, вероятно, в старину были конкистадоры, а в более близкие времена — золотоискатели в Клондайке, так хорошо изображенные Джеком Лондоном. Но пока что все эти акулы шныряют, шушукаются, галдят, ищут знакомств и связей и стараются угадать, какой «товарец» следует выписать сюда — кокаин, может быть, зонтики, может быть, термосы, а то, пожалуй, просто две дюжины проституток. Немало здесь и шпионов, а еще больше желающих стать таковыми.
В Джибути три жалких отеля, но по распоряжению властей все они предоставлены прибывшим французским офицерам. Поэтому все остальные смертные вынуждены ютиться где попало. Ночуют в кафе, в ресторанах и даже на балконах, которые тоже сдаются внаем. Вот почему предприимчивые люди уже начали спешно строить дома из ящиков, в которых привозят сюда разного рода товары. Сойдет!
Кафе и рестораны, понятно, переполнены, и очень часто не хватает пива, содовой воды, виски и вина. Но вот приходит пароход, и запасы пополняются.
Когда же спускаются сумерки, кафе переполняются еще больше. В духоте и облаках табачного дыма сидят друг у друга на коленях, стоят у стен, устраиваются на подоконниках. И так как в общем скучно и неинтересно, то владельцы кафе развлекают своих гостей танцующими сомалийками и доморощенными герлс — под звуки старых хриплых граммофонов. Скоро, скоро появятся здесь ищущие приключений женщины, кокотки, кокаин и джаз-банд, и скука будет развеяна. Говорят также о возникающем «шикарном» публичном доме и, стало быть, цивилизация приближается к нам гигантскими шагами.
О самой войне, несмотря на то, что она происходит поблизости, сюда доходят только фантастические слухи, которые назавтра же опровергаются другими такими же фантастическими сведениями. Поэтому — мой совет — не доверяйте телеграммам, исходящим из Джибути, ибо в них больше необузданной лжи, чем правды.
Время от времени прибывает из Аддис-Абебы поезд с беженцами-европейцами. Тогда двуногие акулы бешено устремляются на вокзал, чтобы разнюхать, разузнать что-нибудь об абиссинской «конъюнктуре» — не надо ли чего-нибудь негусу, не продает ли что-нибудь негус. Увы, увы! Абиссиния богата своими недрами, но казна ее ничтожна, и о поставках и подрядах акулы мечтают совершенно напрасно.
Недалеко от нас — в британских владениях — внезапно, точно в сказке, вырос новый порт Зайла. Без шума и без хвастовства англичане чуть ли не в два месяца углубили гавань, выстроили набережную, и теперь в Зайлу смогут заходить большие военные корабли. Вот там акулы, пожалуй, действительно смогут поживиться, и часть их, вероятно, туда и переберется. Впрочем, этого добра достаточно повсюду…
…Вчера мой полковник дал мне поручение отправиться с небольшим отрядом к границе Абиссинии в юго-восточном направлении, чтобы сменить там другой отряд. Думаю, что тут преследуется не стратегическая, а чисто воспитательная задача — ознакомить меня и моих солдат с условиями быта в этой местности. Меня это очень радует, потому что дальнейшее пребывание в Джибути, в гнусной атмосфере хищнических вожделений, назойливости и неприкрытого цинизма действует тошнотворно. Кстати сказать, я начинаю думать, что среди людей действительно существуют разные породы, и во всяком случае их не меньше двух — высшая и низшая. Те, которые заполняют улицы и кафе Джибути, само собой разумеется, принадлежат к низшей породе, которую следовало бы отнести к так называемому отребью человечества. И, отправляясь в первобытные места, я заранее предвкушаю повторение той душевной умиротворенности, которую некогда испытывал, читая шатобриановского «Рене». Кто знает, может быть, там я влюблюсь в дикарку Селюте и поселюсь с ней если не в вигваме, то в хижине, выстроенной из хвороста и глины…