Между прочим: пустыня, залитая лунным светом, — зрелище неизъяснимое…
…Я уверенно рисовал себе, что буду писать вам буколические письма в духе благоуханных стихов Франсиса Жамма, но должен признаться, что с первого же дня моего прибытия в сомалийскую деревушку, я преисполнился злого и яростного омерзения, — не к людям, нет, а к той мелкой твари, которой щедро одарила природа эту местность и от которой положительно некуда укрыться.
Как-никак, от назойливости человеческой можно отделаться — презрительной ли интонацией, окриком, угрозой или уединением. Но от назойливости миллионов москитов, муравьев, клещей, стоножек и скорпионов — спасения нет.
Укусы москитов доводят до бешенства. Пронырливость особого вида зловредных клещей, впивающихся в тело, несмотря на плотно застегнутую одежду, и даже забирающихся под ногти, — вызывает адскую боль. Тело воспаляется и начинает гноиться. Перед сном я неизменно занимаюсь тем, что при помощи булавки извлекаю этих паразитов из своей кожи. Моя добыча еще ни разу не была меньше полусотни.
Стоножка — коричневый червь, размером в палец — это просто чудовище! Меня еще Бог миловал от него, но мой капрал, укушенный во время сна стоножкой, плакал от боли, как ребенок, и был уверен, что кто-то из озорства прикоснулся к его ноге раскаленным железом. Полчаса спустя нога посинела и до того стала чувствительной, что нельзя было к ней прикоснуться. Затем она была парализована. Капрала пришлось спешно отвезти в госпиталь в Джибути, где на третий день ногу пришлось ампутировать.
Об укусах скорпионов вы, вероятно, слышали. Укусы не смертельны, но тело пухнет прямо на глазах, как раздуваемый резиновый шар. Нападают скорпионы обыкновенно ночью. Чтобы спастись от них, ножки от своей койки я погружаю в миски с водой. Но скорпионы изворотливы, как контрабандисты. Они поднимаются по стенке на потолок палатки и оттуда бросаются на меня, едва только я смыкаю глаза. Как вы сами понимаете, приходится все время бодрствовать.
Борьбу с муравьями вы себе легко можете представить, но только имейте в виду, что их миллиарды. Укусив, они зарываются с головой и клещами в тело и, когда вы отрываете такого негодяя, вы не замечаете, что голова его осталась в коже. На другой день это сказывается наглядно и ощутительно — ваше тело покрывается гноящимися ранками, вызывающими нестерпимый зуд.
Так обстоит дело с находящимся здесь европейцем (сомалийцы этот кошмар переносят легче), который ни на одну минуту не может забыть об угрожающей ему опасности от маленьких, не всегда видимых бестий. Целые дни, чем бы вы ни занимались, вы беспрерывно должны быть настороже, и мысли ваши то и дело перебиваются страхом, что москит снабдит вас малярией или что какая-то тварь забралась в рукав, за воротник или в ухо. Право, нужен талант Эдгара По, чтобы описать эти страхи, мучения и бессильную ярость, особенно в ночные часы, — а не мое слабое перо. Так, повторяю, обстоит дело с человеком, попавшим в это адское место, не предусмотренное Данте с его девятью кругами ада. Но, как известно, человека сопровождают обычно предметы, без которых он никак не может обойтись, и чем культурнее он, тем больше предметов при нем находится. В неблаговолении к человеку здешняя природа направила свое жало не только против него лично, но и против его вещей. И безукоризненным орудием этого неблаговоления являются термиты, огромные серые муравьи с крепкими жвалами, работающими неустанно. Термиты пожирают все. Хлеб, мясо, сапоги, солдатские ранцы, ремни, палатки, платяные щетки и даже деревянные ящики, в которых лежат патроны.
Термиты ползут миллионными полчищами, и ни дым, ни вода, ни сера их не останавливают. Говорят, что их устрашает только лизол — по крайней мере, итальянские солдаты отчасти с этой целью им снабжены. Но я не верю в могущество лизола. Я думаю, что единственное средство против термитов — это цианистый калий, да и то надо травить каждого термита в отдельности. Когда утром вы видите, что сделали эти омерзительные гадины за одну только ночь — съеден весь провиант, вместе с ящиком, вместе с палаткой, вместе с шестами, веревками и ремнями — у вас от бессилия опускаются руки.
В Джибути мне рассказывали о следующем случае (тогда, скажу откровенно, я этому не поверил). Однажды везли в Аддис-Абебу по железной дороге рояль. По какой-то причине, кажется, из-за порчи товарного вагона, пришлось этот рояль в пути перегрузить в соседний вагон. С непривычки грузчики возились с перегрузкой очень долго и в конце концов, ввиду наступивших сумерек, рояль оставили у полотна дороги, чтобы переноску закончить на другой день. И когда грузчики утром подошли к роялю, — его не оказалось. Термиты съели его целиком! Даже клавиши и струны! Осталось только несколько винтов и медные педали.
Что там пулеметы, танки и пушки по сравнению с этими все уничтожающими полчищами, которые вдобавок безнаказанно затем удаляются! И я должен признаться, что совершенно не представляю себе, как могут все это переносить итальянские солдаты, которым ведь еще надо бороться с абиссинцами. Недаром один из абиссинских полководцев заявил:
«Против итальянцев у нас имеются верные союзники — болезни и насекомые. И итальянцам понадобится гораздо больше медикаментов, чем снарядов».
Это сущая правда.
…Последнее мое письмо было написано шесть дней назад. За это время я успел заметно похудеть, от бессонных ночей вспухли веки, потому что из-за неустанной борьбы с насекомыми приходится жертвовать сном. Нервы, естественно, пришли в полное расстройство. Зуд не утихает ни на одну минуту. Ходишь и чешешься. Отдаешь распоряжение — и чешешься. Лежишь на койке и яростно скребешь то ногу, то спину. Вот сейчас, когда я сижу и пишу это письмо, левая рука беспрестанно обшаривает все тело, покрытое струпьями. В таком же состоянии находятся и мои солдаты.
Мне очень стыдно признаться, но я страстно мечтаю о возвращении в Джибути и при каждом телефонном звонке стремглав бросаюсь к аппарату с тайной надеждой, что услышу из полковой канцелярии приказ немедленно вернуться. Джибути, Джибути! Если у вас еще сохранилось мое первое письмо, в котором я не жалею презрительных слов по адресу собравшихся там авантюристов, — пожалуйста, уничтожьте его. Беру обратно все свои злые слова. Какого бы низкого уровня ни были эти хищники, спекулянты и современные конкистадоры, но в их обществе я все же оставался мыслящим человеком, и никто из них не причинял ущерба моему внутреннему миру, не говоря уже о том, что никто меня не кусал и не угрожал смертью. Мало того, в Джибути я не чувствовал себя бессильным. Здесь же я больное, беспомощное животное с очень примитивными мыслями и желаниями, которые исчерпываются ничтожным циклом ребяческих силлогизмов. Другими словами, здесь я не Homo sapiens. К тому же, я полон страха, который не покидает меня ни на одну секунду.
Люди, двадцать лет назад сражавшиеся на Марне, беспрестанно видели рядом с собой смерть и вряд ли надеялись уцелеть. Но каждый из них, несомненно, испытывал некоторое удовлетворение, направляя в сторону неприятеля пулю или пушечный снаряд. Он боролся с врагом на равных основаниях с ним. Оружие было одинаково — у тех и у других. Силы — также. Решающую роль играла сила умственная — сообразительность, догадка, дальновидность, расчет. Здесь же я чувствую себя среди миллионов каннибалов, в данном случае крошечных и не всегда видимых, которые привязали меня к дереву и точат ножи, чтобы начать потрошить меня. При чем здесь мой интеллект, моя логика, моя сообразительность! И даже револьвер и ружье нисколько не могут мне помочь. Джибути, во что бы то ни стало Джибути!
Пусть я там снова окажусь в обществе жадных и циничных хищников, в поте лица добывающих хлеб из чужого кармана. Пусть меня снова будут развлекать потрепанные герлс, вызывающие в памяти рисунки Бердслея и Фелисьена Ропса. Пусть! Но зато я буду в обществе людей, с которыми в случае чего как-никак можно бороться, столковаться и которых можно убеждать. На худой конец, можно просто уйти от них либо в себя, либо в свою работу. Проще говоря, я хочу к человеку, к минимуму цивилизации, достаточно с меня омерзительных насекомых, низводящих вашего покорного слугу до уровня вшивой человекообразной обезьяны. Джибути!