Отсюда, с вершины «Угольной горы», с «Холма вечной весны», пурпурный «Запретный город» кажется золотым. Это впечатление, видимо, создается блеском золотистых крыш десятков дворцов и тысяч палат, покрытых глазурованной черепицей желтого, зеленого, фиолетового и других цветов. Золотистый цвет крыш выбран не случайно. Это цвет солнца, и никто, кроме императора, «сына неба», в Поднебесной империи не имел права использовать его для покрытия своих дворцов. Солнце клонится к закату, и панорама дворца становится более рельефной, — возможно, из-за сочетания темных теней и яркого света. В вечерних сумерках поблескивают мутные воды широкого канала — «Внутренней реки с золотой водой», — опоясывающего дворец. Через канал переброшено пять арочных мостов из белого мрамора, огромная красная каменная стена с четырьмя угловыми башнями тянется вдоль «Внутренней реки с золотой водой» и надежно ограждает дворец, главные входные ворота во дворец — «Ворота высшей гармонии». За ними просторный, выстланный плитами двор и три белокаменные террасы, на которых расположились один за другим три главных павильона дворца — «Высшей гармонии», «Полной гармонии» и «Сохраненной гармонии». Всего в «Запретном городе» — бывшем императорском дворце «Гугун» — девятьсот павильонов. Но отсюда, с холма, видно лишь несколько. Нельзя увидеть и загороженную западную часть дворца — Чжунаньхай, правительственный квартал, в котором за высокими стенами из красного кирпича разместились здания ЦК, Государственного совета, жилые дома ряда китайских руководителей. Говорят, «Гугун» был дворцом двадцати четырех императоров Минской и Цинской династий. Его строительство началось еще в начале XV века сыном первого императора Минской династии Чжу Ди. Этот дворец возводили в течение четырнадцати лет сто тысяч мастеров и миллионы их помощников. Говорят, что во внутренних павильонах построены мраморные балюстрады, а в музее «Гугун» собраны огромные богатства за всю многовековую историю Китая — картины, фарфор, керамика, золото, кованое железо всех эпох и династий.
Но я так и не увидел ни художественных богатств «Гугуна», ни Исторический музей, ни Музей китайской революции, ни художественную галерею, ни Мемориальные музеи художника Сюй Бэй-хуна и писателя Лу Синя, ни храм спящего Будды, ни многое другое. А мне очень хотелось все это посмотреть, я настаивал, убеждал протокольный отдел Министерства иностранных дел Китая и другие высокие инстанции.
Ответ был один:
— Музейные работники сейчас заняты — участвуют в революции. Осуществляется реорганизация музейных экспозиций, пополнение экспонатов, наводится порядок.
Я уже знал, что это означает: главными экспонатами отныне станут изображения Мао Цзэ-дуна, его произведения.
Всюду скульптуры, бюсты, портреты Мао — на дорогах и перекрестках, во дворах учреждений и институтов, школ, заводов и фабрик, в магазинах, ресторанах.
Спускаюсь с «Холма вечной весны». Начинает смеркаться, на узких пекинских улочках, как-то боязливо, робко пробирающихся между высокими глиняно-каменными стенами, кое-где на трехногих стульчиках сидят старики, возле них молодые женщины раздувают деревянные угли в маленьких печках-жаровнях, чтобы приготовить суп, отварить пресную китайскую капусту. Дети, где один, а где двое или трое, без рубашонок, в одних штанишках с разрезами сзади, как голодные сорочата понемногу клюют еще не закипевшую капусту… А за каменной стеной притулился, словно боясь уличного шума, полуглиняный домик — фанза, как его называют китайцы.
Из простого любопытства стараешься заглянуть за стену в надежде увидеть внутреннее убранство дома, обстановку. Но сделать это трудно. Дом тщательно скрывает большая стена, а за ней в открытую калитку видна еще одна. Если иногда все-таки удается заглянуть внутрь, увидишь одну-единственную комнатку с маленькой печкой-жаровней, с широкой, почти пришедшей в негодность за долгие годы деревянной кроватью-нарами, на которую постлана лишь циновка, несколько кухонных глиняных сосудов, лохань, электрическую лампочку, излучающую слабый, словно от керосиновой лампы, свет. Большую лампочку иметь не полагается. В Пекине нет канализации; все фекалии помещают в специальные глиняные горшки; утром, или днем, или на следующий день их собирают специальные возницы и доставляют на поля. Специальные телеги по вывозке «золота» — так в шутку называют их здешние иностранные корреспонденты — дребезжат по пекинским мостовым, наполняя улицы и дворы невыносимым «ароматом». Это типичный, тысячелетний, древний Пекин, с одноэтажными серыми глинобитными домиками, смиренно приютившимися за каменными стенами. В старом Китае существовал строгий запрет: никто не мог строить дом выше императорского двухэтажного дворца. И кроме того, архитектурное величие и красота императорских дворцов не в высоте и многоэтажности, а в пространственности и горизонтальных линиях. Не потому ли Пекин издавна называют «самой большой деревней»? Конечно, народная власть стала ломать эти традиции. Началось обновление величественного «Проспекта небесного спокойствия», расширение площади Тяньаньмэнь, одной из самых больших площадей в мире. В короткие сроки были построены несколько административных зданий, музеев, жилых кварталов, стадион. Но это было в первое десятилетие народной власти. А во второе? Во второе десятилетие жилищное строительство замирает, появляются «новая генеральная линия», «большой скачок», «особый курс».