…Но сейчас я на площади, на официальных трибунах Тяньаньмэнь… Площадь заполнена людьми, знаменами, бюстами, портретами, лозунгами. Солнце, дышащее утренней свежестью, только что взошло над Пекином. Передо мной огромная площадь; с одной стороны ее — здание Исторического музея, закрытого с самого начала «тайфуна», с другой — здание Всекитайского собрания народных представителей, которое точь-в-точь похоже на первое, величественное, каменное, с тяжелыми колоннами и мраморными сводами. Несколько последних вечеров я посещаю это здание. Вчера вечером я был здесь на приеме по случаю национального праздника, а позавчера — на банкете в честь делегации из Южного Вьетнама. Входишь внутрь и сразу попадаешь в огромный холл размером в городскую площадь, облицованный белым мрамором, с мраморными колоннами и сводами. Поднявшись по беломраморной лестнице, входишь в банкетный зал и словно попадаешь на другую площадь, снова из камня, мрамора и дерева; а сверху подобно звездам сверкают гирлянды люстр. Говорят, что этот зал вмещает пять тысяч человек, что это здание, как и его побратим — расположенный напротив музей, — построено всего за десять месяцев. В конце первого десятилетия народной власти и в честь первого ее десятилетия. Но и вчера вечером — на приеме, и позавчера — на банкете у меня почти не было возможности рассмотреть этот огромный банкетный зал. Едва мы разместились на заранее отведенных местах, едва подняли тосты и первые бокалы с китайской рисовой водкой — маотай, как грубая, грязная брань в адрес Страны Советов вынудила нас покинуть зал. У нас, дипломатов социалистических стран, здесь нет иного оружия, кроме этого — демонстративно покинуть зал в знак протеста.
А сейчас передо мной шумит, волнуется, как море, огромная площадь. Зеленое волнующееся море — это колонны людей, одетых в военную форму. А над ними другой — красный цвет; это портреты, лозунги, «красные книжки». И строгие линии, и четкий шаг марширующих, и охрипшие голоса скандирующих — все рассчитано. По «Площади небесного спокойствия» движутся бесконечные шеренги солдат и хунвэйбинов. По улицам медленно ползут военизированные колонны. И я вспоминаю выступление премьера Чжоу накануне праздника: к участию в демонстрации не будут допущены те, кто не прошел необходимой военной подготовки, и мысленно переношусь в Москву, на Красную площадь, и в Софию, на площадь Девятого сентября. Живо представляю себе наши праздничные народные манифестации. Здесь нет вас, жизнерадостные люди, идущие с маленькими детьми на плечах в нестройных, шумящих, как горные потоки, колоннах по широким улицам и проспектам.
Перед нами сейчас проходят бесконечные шеренги солдат и хунвэйбинов, слышатся четкие шаги в такт маршу, знакомые всем лозунги, призывы, течет людская река. А наверху, в центре трибуны, стоит «великий кормчий». Неподвижный, с застывшим лицом, он словно вырублен из такого же холодного камня, как и памятник, стоящий напротив него на площади. Печет солнце, обжигая трибуны раскаленным жаром».
В жизни дипломатических работников в Пекине много специфического. Я уже касался этого вопроса, теперь снова возвращаюсь к нему. Жизнь дипломата здесь — это постоянные, ежедневные официальные и неофициальные встречи «по случаю» и без случая, по поводу и без повода. И на всех уровнях: встречи посланников и временных поверенных в делах, советников, секретарей, атташе. Каждый ищет повод, каждый организует какую-то встречу. И каждый стремится обменяться мнениями, получить информацию. Здесь нет встреч ради встреч, здесь словно нет других тем для разговоров, кроме политики. Используется малейший повод, малейшая возможность. Каждый спешит, лихорадочно жаждет получить информацию. Проверяются и сопоставляются слухи, новости, комментируются и анализируются факты, делаются выводы. Затем информация шифруется и летит в эфир. Позднее я понял: для дипломатов, лишенных возможности непосредственного знакомства с жизнью и людьми Китая, «без суда осужденных» на затворничество, различные мероприятия внутри дипломатического корпуса наряду с официальной и хунвэйбиновской печатью и дацзыбао являлись почти единственным источником информации, проверкой собственных и чужих мнений и оценок. Но со временем этот «источник» начал постепенно иссякать, так как изоляция дипломатов и корреспондентов становилась все большей. Именно в это время Джон Родерик писал в гонконгской «Саут Чайна морнинг пост», что «нынешний Китай почти настолько же закрыт для иностранцев и окутан такой же завесой таинственности, как и во времена маньчжурских императоров». А в своей статье «Глаза и уши, направленные на то, чтобы разгадать самую сложную загадку в мире» Родерик подробно описал средства, используемые прежде всего США, Японией и Тайванем, для сбора информации о Китае. Среди этих «средств» он назвал «совершенную электронную технику», «высокочувствительные большие уши», работающие на радиоволнах Пекина и остальных провинциальных китайских радиостанций, беседы с «теми, кто возвратился из Китая», «терпеливое» чтение китайской печати и «тщательную обработку» информации, поступающей ог иностранных корреспондентов в Китае.