Но этим дело не ограничивается. Министерство культуры принимает специальное решение: «Изъять все вредные произведения». «Вредные»? Хунвэйбины уже знают значение этого иероглифа: классика — мировая и китайская, советская литература.
Я читаю этот документ, и он мне что-то напоминает. Да, да, вспомнил… Это было в III веке до нашей эры. Первый император первой династии Цин — Цин Ши-хуанди. Тот, у которого был «голос шакала и ум тигра». Ведь это он сжигал на кострах все классические конфуцианские труды. Все исторические записки. Ученых-конфуцианцев он живьем закапывал в землю или отправлял навечно на строительство Китайской стены. Да, да. Именно он, первый цинский император, дал указание сжечь «Шицзин» — «Книгу песен», книгу, где в «поэтическом слове воплотилась душа китайского народа», «Шуцзин» — «Книгу по истории», летопись Чунцю «Весна и осень». Всесильный институт всесильных цензоров-инквизиторов «Юйши» — это наследие именно той эпохи. С тех пор сохранилась и зловещая фраза: «Книги — в огонь, ученых — в яму». Пройдут годы, пройдут столетия, тысячелетия, и в один прекрасный день Мао Цзэ-дун скажет в беседе с Эдгаром Сноу: «Я был очарован успехами правителей древнего Китая: Яо, Шуня, ханьского У-ди и Цин Ши-хуанди». Это было в 1936 году, а два десятилетия спустя Мао снова заявит: «Нам нужна только демократия, мы должны сочетать Маркса с Цин Ши-хуанди».
И так же, как во времена Цин Ши-хуанди, будет «открыт огонь» по писателям и поэтам…
Арабский поэт и писатель, приехавший в Китай во время «тайфуна» как дипломат, не раз при встречах и на коктейлях шепотом напевал нам сочиненную им песню:
«6. VIII.68 г.
Боже мой, когда же закончится это лето! В комнате, несмотря на тень и глухо гудящий кондиционер, душно и жарко. Ты словно купаешься в жаре, покрываясь липким потом. Помимо бессонных ночей, волнений и бесконечного тревожного ожидания чего-то мы страдаем, изнываем от жары.
Звонит телефон. Снимаю трубку.
— На прогулку? На прогулку, когда на улице такой ад?
И все же мы отправляемся в путь. Может быть, во время прогулки по городским улицам и улочкам нас освежит дуновение ветерка.
У нас всегда один и тот же строго определенный маршрут. Замкнутый круг, как в тюрьме: «Угольный холм», затем через парк «Бэйхай» едем по узкой каменной дороге, по берегу озера (как приятна эта озерная прохлада!), подъезжаем к извивающимся, сплетенным друг с другом девяти драконам с задранными вверх головами, сверкающими, словно молнии, глазами, острыми зубами и когтями. Здесь мы сворачиваем и едем вверх по холмику сквозь засохшую зелень, затем снова вдоль берега озера Бэйхай и, наконец, оказываемся на раскаленных улицах города. Но солнце печет уже не так сильно, откуда-то, видимо от Бэйхай, дохнуло ветерком. Он словно подгоняет нас, и мы едем по центральной торговой улице Ванфуцзин, останавливаемся около центрального книжного магазина.
Огромное, просторное помещение. Шкафы и полки завалены книгами одного автора. «Красная книжечка» — цитатник, сочинения Мао и брошюры, брошюры, брошюры. «Красные книжечки» разложены в беспорядке в витринах, на столах-подставках. Чтобы заполнить длинные полки, брошюры расставлены лицевой стороной к покупателю. Первая, вторая, третья, четвертая. Затем все сначала и т. д.
Мой приятель перелистывает первую попавшуюся ему под руку брошюру, читает вполголоса знакомые иероглифы и спрашивает продавщицу, раскрасневшуюся, видимо, от жары:
— Есть что-нибудь старых китайских авторов, классиков?
— Мэю («нет»).
— Есть что-нибудь Шекспира и Золя?
— Мэю, мэю…
Зал пустой, и так же пусто становится на душе. Пусто и грустно. А на улице уже собирается какая-то очередная шумная манифестация».
Кампания «Огонь по штабам», начавшись в Пекине, перебросилась в провинции. Схема одна: «лица, стоящие у власти» и проводящие «черную линию» в литературе и искусстве в центре, в Пекине, «завербовали» себе сторонников — «капитулянтов и предателей» в соответствующей провинции, автономном районе, городе…
«Есть ли в районах, в провинциях среди работников идеологического и культурного фронтов антипартийные, антисоциалистические элементы, погань? — задает вопрос кантонская газета «Наньфан жибао» и сама же отвечает: — Да, есть!»
«Да, есть!» — вторит «Хунань жибао», опубликовавшая в конце 1967 года статью «Окончательно разобьем проводников черной линии в литературе и искусстве».