В дальнейшем, во время работ на Пясине, мне неоднократно приходилось видеть прирученных диких гусей. Рыбаки находят гнезда, забирают оттуда только что вылупившихся гусят и приносят их к себе. Гусята никуда не уходят и живут в палатках, как домашние. Было странно видеть, как взрослые гуси выходили из палатки, спускались к воде, плавали, летали и, сделав нескольку кругов, снова спокойно шли в палатку. Больше того: однажды увидел, как стайка действительно диких молодых гусей, увидев на берегу своих одомашненных сородичей, намеревалась к ним подсесть, но те, испугавшись, убежали в палатку.
Много позднее в Ленинградской области на рыбалке я нечаянно спугнул с гнезда дикую утку. В гнезде были только что вылупившиеся утята. Жена взяла их на руки, подержала и положила обратно в гнездо. Отошли в сторону к воде и стали удить. Смотрим — утята тут же вертятся, ничуть нас не боятся. Мы даже их червями накормили. Кончили рыбачить, сели в лодку, поехали, а утята за нами плывут. Что делать? Положил я их в берет, водворил обратно в гнездо и бегом в лодку. Не тут-то было — утята снова за нами. Пришлось взять с собой, иначе пропадут, вороны и чайки заклюют. Привезли утят на охотбазу и там оставили, подсадив к одомашненным кряковым.
За последнее время по этому вопросу в журналах появился ряд статей. Оказывается, всем только что родившимся животным свойствен жизненно важный рефлекс "следования" за первые увиденным движущимся предметом. Обычно это бывает мать, но иногда, как в приведенных случаях, кто-нибудь иной. Можно только что родившегося олененка взять из-под матери на руки и отнести в сторону. Тогда он побежит за человеком, а не за оленухой. Такие сцены мне приходилось наблюдать на Таймыре.
Осмотрев обнажения, тронулись дальше, все так же вдоль левого берега. По обоим берегам по-прежнему идут каменные сопки и невысокие гряды широтного простирания. Местами они подходят к воде и выступают скалистыми обрывами. Один такой выступ километрах в 60 ниже устья Пуры образует высокий утес с эффектной столбчатой отдельностью, свойственной базальтовые породам. Мы дали ему название Трапповый утес. Вообще же старались всюду сохранять местные названия, узнавая о них из расспросов у встреченных.
После Траппового утеса долина реки начинает расширяться появляются острова и многочисленные мелководные протоки между ними. Очевидно, мы входим в дельтовое расширение, о котором рассказывал Иван Горнок. Решили по-прежнему держаться левого берега. Он выше и, как кажется, является коренным глубины здесь везде хорошие. 29 июля наконец прибыли к устью. Отсюда на севере видна песчаная коса, вероятно, устьевой бар реки, а за ним открытое море.
Итак, от станка Введенского мы плыли почти полтора месяца, пройдя на веслах более 800 километров.
Лагерь разбили на довольно высоком мысе левого берега. Неподалеку развалины большой старинной избы. Верхние венцы и накат крыши подгнили и развалились, но нижние еще целы. Весьма вероятно, что это изба времен Великой Северной экспедиции, а может быть, и более ранняя, времен Мангазеи. Здесь будем определять астрономический пункт.
Приехали мы сюда при отличной погоде, как обычно в ночное время, когда ветер стихает. Штиль. Ярко светит над морем полуночное солнце. На озерах слышен гомон гусей, гаг, визгливые вопли гагар, хохот чаек, свисты куликов. Все полно жизнью. Пока ставили палатку и грели чай, я взял бинокль и пошел к ближайшей сопке посмотреть, нет ли где чума Ивана Горнока, который, по уговору, должен был ждать нас здесь. Вижу — кучками бродят олени. Думаю: раз есть стадо, где-то должен быть и чум.
Сопка, на которой стою, песчаная, вся изрыта песцовыми норами. Потопаешь ногами — слышишь из-под земли глухой лай. Значит, есть выводки. Дернулся к палатке и с "ветки" поставил под берегом сеть. После ужина и чая пошли проверить. Увы! Какая-то рыбина порвала сеть, да так, что в дыру хоть пролезай. Кое-как починили и сели на берегу караулить. Не прошло и четверти часа, как поплавки завертелись, заныряли. Сел Бегичев в "ветку" и выхватил из воды нельму с полпуда весом.
Вечером, когда мы еще не спали, приехал Горнок и привез тушу только что убитого дикого оленя. Оказывается, он со стадом стоит в глубине тундры, а олени, которых я видел по приезде, дикие. Бегичев был доволен — есть все: и олени, и песцы, и рыба. Хороший может быть здесь промысел. Избу легко поставить из плавника, на побережье его много. В основном это лес, принесенный Енисеем в водополье и потом выброшенный на берег морским прибоем.
Поехал на "ветке" осмотреть дельту. Кругом раскинулось мирное песчаное пространство с массой мелководных проток, по которым и на "ветке" еле пройдешь. На берегу одной такой потоки лег на песок отдохнуть. Слышу топот. Дикий олень! Приподнялся — он кинулся от меня в протоку. Не плывет, а бежит, так здесь мелко. Но судовой фарватер все же есть. Это та левая протока, на берегу которой наш лагерь. Промеры ее показали, что она достаточно глубока — десять метров и более. Вот только какие глубины на баре, при выходе реки в море? Там видна песчаная коса, протянувшаяся далеко на северо-восток в море. От нашего берега она отделена небольшой мелководной протокой. Промеры вдоль восточного края косы, где, по нашему предположению должен находиться фарватер, показали, что глубины здесь невелики — всего два-три метра. Возможно, существует и более глубокий ход, но искать его нет времени.
Поставили на мысе, назвав его Входным, высокий столб — мачту из плавника как опознавательный знак входа в реку. Распростились с Горноком и 2 августа, обогнув косу, вышли в море. Плывем поблизости от берега, чтобы были видны выходы коренных пород, которые надо осматривать. Берег прямой, бухт пока не попадается, поэтому на стоянках лодку приходилось разгружать и по каткам вытаскивать подальше на берег: сильный ветер и прибой могут прийти неожиданно. Плывем на веслах медленно, западные ветры тормозят движение. Временами приходится останавливаться и пережидать непогоду.
Четвертого августа на стоянке ветер и прибой повредили лодку; виноваты были мы сами. Пока грели чай, Пушкарев взял винтовку и пошел по берегу посмотреть, нет ли оленей. Вскоре; прибежал назад с сенсационным сообщением: вместо оленя он натолкнулся на белого медведя и, не решившись стрелять, побежал звать нас. Взяв винтовки, Бегичев и я пошли по прибойной полосе, скрываясь за уступом береговой террасы.
Вскоре действительно увидели медведя. Он спал. Мы смело пошли к нему, впереди Бегичев. Метров за 50 медведь услышал шаги и поднялся. Каким же громадным он показался мне тогда! Но Бегичев спокойно сел и, сидя, начал стрелять. Тут и у нас смелости прибавилось. Конечно, медведь сразу же был убит. Я удивлялся спокойствию Бегичева, однако уже позднее, в 30-х годах, во время зимовки на Северной Земле убедился, что белый медведь — весьма мирный зверь и первым никогда не нападает. Даже будучи раненным, он старается убежать.
Довольные охотой, мы принялись снимать шкуру, как вдруг прибежал Базанов и сказал, что неожиданно начался прибой, лодку залило и стало бить о гальку. С трудом, стоя по пояс в воде в полосе прибоя, вытащили уже частично замытую галькой лодку. Пострадала она сильно. Лопнули два шпангоута, отошел транец, появилась трещина в днище. Вот цена нашей оплошности и, прямо сказать, непростительной небрежности. Но делать нечего, надо приниматься за ремонт. Среди плавника нашли дерево, вырубил из него новые шпангоуты, усилили ими старые, укрепили корму. Щель проконопатили, залили варом и обили железом. Шкуру с медведя сняли и взяли с собой, прихватив мяса на пробу.
Дальше поплыли, как и прежде, на веслах. Пользоваться парусом нельзя, так как все время упорно дуют то встречные западные ветры, то боковые с юга, а киля у лодки нет. Нужен только попутный ветер. Однажды попробовали поставить парус при ветре с юга, так нас сразу угнало в море километров на десять. Назад против ветра еле выгребли. Теперь предпочитаем жаться как можно ближе к берегу. Рядом с устьем небольшой речки видели развалины двух изб, конечно нежилых. Кое-где из-под наносов выступают коренные породы — черные глинистые сланцы. В них местами есть кварцевые жилы, пока только пустые, безрудные.