— Помоги.
Миша потихоньку улизнул в черемушник и прилег в тени: охота работать в такую адскую жару! Лева остался. Он с силой бросал в одранкованную стену сарая куски тугой унавоженной глины. Они прилипали к стене, а Вася ловко разравнивал их рукой. Потом разглаживал широкой дощечкой, то и дело обмакивая ее в воду.
Кончив штукатурить, ребята отошли к колодцу умываться.
— Устал? — спросил Вася.
— Ну, что ты! Не такое делал.
На самом же деле спина и руки у Левы ныли с непривычки, а ладони и пальцы, исколотые соломой, горели, словно обожженные.
На рыбалку так и не пошли. Из-за Левы. Когда они уже собрали удочки и разбудили Мишу, пришел дедушка Андрей. У Левы сразу пропало желание рыбачить; как увидел дедушку, так и не отходил от него ни на шаг.
Выбрав удобный момент, когда бакенщик присел на чурбак и достал черную прокуренную трубку, Лева спросил:
— Дедушка, это правда, что вы партизана похоронили?
Дед Андрей сдвинул лохматые седые брови. Лева даже оробел, подумал, что бакенщик рассердился за неуместный вопрос. Но дедушка ответил просто:
— Да, похоронил.
— Расскажите, дедушка, как это было, — попросил Лева.
— Да что рассказывать-то, — проговорил бакенщик, раскуривая трубку. — Давно это случилось, да и история короткая.
— Зато интересная.
Дед Андрей улыбнулся. Улыбка у него была хорошей, доброй, глаза смотрели ласково.
— Тебе уж и известно, что интересная?
Тут и Миша, и Вася начали просить, и дедушка, наконец, согласился.
— Жили мы тогда с бабушкой на этом самом месте. Но только здесь не было ни дома, ни сарая, ни колодца. А стояли махонькая избушка и дырявый навес. Одно и было в ту пору хорошего — молодость наша и думка о счастливой жизни. А жизнь-то, ребятки, была у нас, ох, какая горькая! Хлеба и того досыта не ели.
Терпел, терпел народ, да и восстал. Против богатеев, значит. И загорелась огнем вся матушка Сибирь. У беляков винтовки, пушки да пулеметы, а у партизан берданки да пики. Вот и попробуй, повоюй! Но народ не сломишь. Одни воевали, другие помогали им кто чем мог: едой, лошадьми.
Доводилось и мне перевозить партизан на другой берег. Спишь, бывало, ночью и вдруг — бах, бах, та-ра-рах! Такая пальба в лесу или в селе откроется, что из избы выйти страшно.
И вот как-то после такой неспокойной ночи вышел я сюда, к бору, леснику срубить. Гляжу, человек лежит. Жутко стало. Подхожу к нему, а он, молодой, смотрит на меня и слезы в глазах. Шевелит губами, сказать, видно, хочет, а голоса нет. Присел к нему, ухо ко рту подставил. Он тихо так проговорил: «Фляжку…» А я слушаю, может, еще что скажет. Он громче и будто с досадой: «Фляжку, фляжку…» Два раза повторил и на реку показал.
Посмотрел я, а сбоку у него фляжка висит. Пить хочет, думаю. Взял ее, отвинтил пробку. Он жадно смотрит на мои руки, а сказать ничего не может, только пальцами шевелит.
Наклонил я фляжку, она пустая: давно, видно, воду выпил, бедняга. Бросил фляжку и бегу в избу за водой. Прибегаю обратно, поднимаю голову партизана, чтобы напоить. А он уже умер!..
Всю жизнь теперь виню себя, что не смог напоить человека перед смертью.
Дедушка умолк, посидел так с минуту, потом со вздохом произнес:
— Да… Погоревали мы с Дарьей Семеновной, с бабушкой, значит, поплакали. Но что делать? Ему уже не поможешь. Выкопали могилу у сосны и похоронили. А памятник я поставил, когда советская власть укрепилась.
— Так и не знаете, кто он, этот партизан? — спросил Лева.
— Нет, сынок, не знаю: ни бумаг, ни оружия при нем не было.
— Тогда откуда вы узнали, что он партизан? Может, он и не партизан?
— Ну, милый, мы таких людей с одного взгляда узнавали.
Дедушка встал, сунул трубку в карман и пошел в дом.
Лева сидел задумчивый, взволнованный.
— Ну, чем займемся? — обратился к нему Вася.
Лева взглянул на своего нового знакомого, грусть тотчас же слетела с его лица.
— Как чем займемся? А на рыбалку? Ведь ты сам говорил.
— Поздно. Клев сейчас самый никудышный. Если рыбачить, то уж на вечерней зорьке.
Лева почесал затылок.
— Что же придумать?
— Не сходить ли за грибами? Ты знаешь, сколько здесь грибов? Пропасть! Сами в корзинку лезут. Идем?
Лева снова загорелся.
— Скорей, скорей, — торопил он Васю, который отыскивал корзинки и наполнял водой старую невзрачную фляжку.
Здесь какая-то тайна
Неприметными тропками Вася вывел ребят на поляну. Здесь начиналась просека, уходившая далеко-далеко.
Вася остановился.
— Тут и будем собирать.
Грибов было много: подберезовики, плотные белые грибы, моховики.
И, конечно, все корзины быстро наполнились бы, ребята, довольные добычей, пошли бы по домам и, может быть, никогда не случилось этой истории, о которой написана книга, если бы Леве вдруг не захотелось пить.
Он взял фляжку, отвинтил пробку и хотел налить в нее воды, как в стаканчик. Из таких пробок-стаканчиков ему уже не раз приходилось пить. Но пробка от этой фляжки оказалась что-то уж очень мелкой. Ее стенки были сделаны из двойной толстой жести.
В это время луч света упал на дно крышки, и Лева увидел там четко обозначенный круг. Заинтересованный, он присел и стал ковырять внутри крышки перочинным ножом.
— Ребята, — вдруг закричал он, — она вывинчивается!
Миша удивленно поднял голову:
— Кто?
— Не кто, а пробка. Пробка из крышки вывинчивается… Да идите сюда скорее!
Действительно, Лева вывинтил из крышки металлическую пробку. Миша заглянул через Левино плечо.
— Что внутри?
— Бумага, кажется… Сейчас узнаем.
Лева осторожно поддел лезвием и вынул плотно слежавшийся комочек бумаги.
— Фу, — разочарованно протянул Миша. — Я думал, что-нибудь интересное.
Лева стал развертывать бумагу, но она так слежалась, что это оказалось нелегким делом.
Вася схватил Леву за руку:
— Да ведь фляжка-то партизанская! Я совсем забыл!
Как только он произнес эти слова, комочек сразу приобрел необыкновенную ценность. Глаза у Левы блеснули:
— Что же ты раньше не сказал? Я мог порвать бумагу.
— В ней, может, и не написано ничего, — равнодушно заметил Миша, — а ты дрожишь, как не знаю над чем.
Лева рассердился.
— Балда! Для того что ли тайники делаются, чтобы чистую бумагу прятать?
Он снова очень осторожно попытался развернуть бумагу.
— Нет, так не пойдет, можно порвать. Идем, Василь, к тебе, там придумаем что-нибудь.
Дома никого не было. Ребята расселись в комнате за столом. Лева прижал пальцами бумажку и стал осторожно отгибать края то иголкой, то лезвием ножа. Вася и Миша, затаив дыхание, следили за Левиными руками.
После долгих кропотливых усилий удалось отогнуть один краешек.
— Разворачивай, разворачивай дальше! — Миша нетерпеливо заерзал коленями по табуретке. — Дай-ка лучше я!
Лева так взглянул на Мишу, что тот отдернул руку.
Мало-помалу и второй край был отогнут. Дело пошло быстрее. Вскоре на столе уже лежал небольшой листок с неровными краями. Мальчики впились в него глазами. Они разглядывали чуть заметные значки, какие-то надписи, цифры. Из левого верхнего угла в правый нижний проходили две параллельные кривые линии.
Тайна! Конечно, здесь скрыта какая-то тайна. Левины щеки вспыхнули горячим румянцем.
— Вот почему партизан говорил о фляжке! Ему не вода нужна была, а эта бумажка. Наверное, он хотел, чтобы дедушка взял ее и доставил по назначению.
Рассказ бакенщика представлялся теперь совсем в другом свете.
Ребята снова склонились над столом.
Вот как выглядела бумажка, найденная Левой во фляжке погибшего партизана.
— Ничего не понимаю! — воскликнул Миша после долгого и молчаливого изучения документа. — А ты, Левка?