– Сейчас я вижу, что имел в виду мистер Хорнрайт, когда говорил, что здесь нужна экономка, – заметила Трейси, позволив себе иронически улыбнуться.
Миссис Эрим напряглась, словно этот полуупрек был адресован ей.
– Дело в том, что Майлс не разрешает слугам ни до чего дотрагиваться. Он кое-как терпит еще вытирание пыли, но не переносит, если кто-то хотя бы приближается к чертежной доске. Нам удается убирать потихоньку только тайком, но сами видите, что из этого получается.
Трейси все прекрасно видела. Навести хотя бы элементарный порядок здесь – отнюдь не простая задача. А так как творец и хозяин всего этого беспорядка был против любого вида вмешательства, она растерялась. Трейси нерешительно прошлась по комнате и остановилась перед чертежной доской, к которой был приколот продолговатый лист бумаги кремового цвета с декоративной надписью старинными турецкими письменами, выполненной тушью.
Миссис Эрим заметила ее интерес.
– Это старинная турецкая каллиграфия. Мистера Рэдберна очень интересуют такие надписи. Он их копирует, хотя, конечно, не знает, что там написано. Но, пожалуйста… сядьте. Майлс скоро вернется, и мы с вами должны обсудить дела. У меня для вас не очень приятные новости.
Трейси уселась и посмотрела на хозяйку. Миссис Эрим поменяла вчерашнее просторное платье на серый костюм, который был сшит наверняка в Париже, как и наряды Нарсэл. Длинные золотистые волосы миссис Эрим были собраны в пучок на затылке и перевязаны шелковой ленточкой. В утреннем свете лицо Сильваны светилось спокойной уверенностью. Несомненно, Сильвана Эрим ожидала от окружающих лишь повиновения, и Трейси приготовилась к сражению.
– Вчера вечером после ужина я разговаривала с мистером Рэдберном, – бесстрастно сообщила миссис Эрим. – Он не хочет, чтобы вы оставались. Майлс не позволит вам дотронуться ни до единого листа своих материалов, но он согласился поговорить с вами. Хоть разговор я вам устроила. Он слушать не хотел о том, чтобы вы остались на неделю. Мистер Рэдберн порой бывает довольно груб и резок. Что тут поделаешь…
Интересно, работала ли миссис Эрим против нее или наоборот на нее, спросила себя Трейси. Во всяком случае, она абсолютно не доверяла этой женщине.
– Тогда я должна сама поговорить с ним, – заявила Трейси Хаббард с демонстративной уверенностью.
Миссис Эрим несколько секунд молча разглядывала гостью. Потом неторопливо, грациозно встала, пересекла кабинет и приблизилась к двери в соседнюю комнату.
– Подойдите, пожалуйста сюда, – сказала она. – Я хочу вам кое-что показать.
Она открыла дверь, несомненно, спальни Майлса Рэдберна и сделала шаг в сторону. В комнате царили порядок и чистота. Ставни веранды были открыты, и с поросшего лесом соседнего холма лился утренний солнечный свет. Солнце уже немного нагрело комнату, а один его луч упал на кровать.
Трейси окинула спальню беглым взглядом и задержала его лишь на картине, которая висела на стене над резной спинкой широкой кровати. Это был портрет молодой женщины в мягких серебристых тонах. Все, кроме лица, было выписано нечетко и находилось как бы в дымке тумана. Но черты лица были даже несколько преувеличенно четкими. Трейси едва не покачнулась от захлестнувшего ее потока чувств. Трейси всегда знала, что такой момент когда-нибудь наступит, и вот он пришел. Со стены на нее смотрело лицо сестры, ускользающее, таинственное и все же необыкновенно милое, именно такое, каким его помнила Трейси. Оно казалось абсолютно реальным, почти живым. Переведя дух, Трейси стала подробно рассматривать картину.
На полотне была изображена стройная девушка в кружевном белом платье. Лицо было повернуто к зрителю на три четверти. Белокурые волосы несколько небрежно зачесаны назад и собраны на затылке серебристой лентой. Тонкая шея казалась высеченной из мрамора, лицо выглядело одухотворенным. Выразительно очерченный рот художник сделал бледным, подчеркнув прежде всего глаза, хотя они и были полуприкрыты веками. На бледных щеках лежала тень от черных ресниц, глаза едва виднелись. На ее лице можно было прочитать одновременно следы трагедии и радости. Молодость девушки была осмотрительной, а не опрометчивой. Туманная хрупкость лица как бы противоречила темным глазам.
– Это Анабель, – сказала миссис Эрим, – жена Майлса Рэдберна.
Трейси смотрела на картину и ждала, когда комната перед ее глазами перестанет качаться. Она догадывалась, что такое сильное чувство придет, но не подозревала о существовании портрета и не подготовилась к встрече с ним.
– Вот вам одна из причин, по которой его книга никогда не будет закончена, – спокойно сообщила хозяйка. – Вам, наверное, уже известно о трагической смерти миссис Рэдберн три месяца назад. Тень ее самоубийства тяжелым грузом лежит на всех нас. Ваш мистер Хорнрайт рассуждает как прагматик: сколько страниц в рукописи, сколько копий нужно будет сделать с набросков мистера Рэдберна и так далее. Для того чтобы убедить Майлса Рэдберна взяться за книгу, он много тут слов произнес о целебной силе работы, но мистер Хорнрайт не знает жестокой правды о тени самоубийства.
Трейси внезапно отвела взгляд от картины. Комната перестала качаться.
– Что вы имеете в виду, когда говорите «правда»? – поинтересовалась она.
– Это вас не касается, – грубовато ответила миссис Эрим. – Ваша обязанность – вернуться домой и убедить мистера Хорнрайта, что книги не будет. Все остальное, что здесь происходит, вас не должно интересовать.
Трейси поняла причину, по которой миссис Эрим пригласила ее в яли. Если ей и разрешат остаться, то с одним условием: она должна будет плясать под дудку хозяйки.
– Вы настроены против книги, миссис Эрим, – парировала Трейси. – Но объясните, пожалуйста, почему?
Француженка пожала плечами.
– Как я уже сказала, я реалистка. Для человека, который был прекрасным художником, эта работа – просто способ зарыть себя заживо… Это даже смешно, что решать такую серьезную проблему прислали почти ребенка.
Трейси вновь посмотрела на картину.
– Вы хотите сказать, что он очень сильно любил жену и не может теперь жить без нее? Что искусство потеряло для него всякий смысл?
На мгновение лоск показного спокойствия дал трещину, и розовые щеки миссис Эрим вспыхнули ярким румянцем.
– Что за абсурд! Вы же ничего не знаете и не понимаете. Конечно, в последние годы семейной жизни Майлс не любил ее. Миссис Рэдберн обладала скверным характером и была сверх всякой меры порочна. В конце концов мистер Рэдберн начал даже презирать жену, хотя ему трудно признаться в этом самому себе. Поэтому он и предпочитает смерть жизни. Он похоронил себя как художника в этой бессмысленной работе задолго до смерти жены.
Не в первый раз Трейси Хаббард слышала жестокие и резкие слова о своей сестре. Но даже несмотря на то, что Трейси перестала быть обожающей старшую сестру малышкой и достаточно хорошо понимала жизнь и людей, чтобы признать, что Анабель была далеко не совершенством, она отказывалась верить в порочность сестры. Что-то тут было не так, и эта загадка мучила ее наряду с вопросом, не могла ли она сделать больше того, что сделала? Не могла ли предотвратить финал трагедии?
– Почему она умерла? – наконец отважилась задать вопрос Трейси. – Зачем молодой женщине, у которой все было, кончать жизнь самоубийством? Да к тому же еще и такой красавице!
Как только эти слова слетели с ее губ, Трейси прикусила собственный язык, поняв, что зашла слишком далеко и никогда не получит ответ на столь однозначно поставленный вопрос. Она забыла об осторожности, что дало закономерный результат: в глазах миссис Эрим неожиданно вспыхнуло подозрение.
– Проводить параллели между красотой и счастьем типично детская манера, – ответила Сильвана Эрим. Только она, казалось, не обратила внимания на тот факт, что ее собственная жизнь опровергала это утверждение. – Вы поступите мудро, если займетесь тем, ради чего, собственно, приехали сюда. Вынуждена снова вам напомнить, что личные проблемы мистера Рэдберна вас не касаются. Я права, мисс Хаббард?