Маршрут по всем статьям обещал быть перспективным. Иван возлагал на него большие надежды. В прошлом сезоне, в своем первом самостоятельном походе, в глухих таежных местах Мяочана, в зоне, около красивого горного озера Амут, намыл «знаки», косвенные свидетели возможного залегания под землей руды. А зимой, при лабораторном анализе принесенных им из тайги проб, специалисты в них, к его радости, обнаружили и крохотные «следы» этой самой руды, мельчайшие кристаллики касситерита. Они, «следы» эти, конечно, никого не удивили и особых восторгов не вызвали. Такие знаки и «следы» намывали во многих районах обширного Мяочана. У других геологов были более веские находки: оконтурены рудные зоны. Но Иван поверил сердцем в свою, еще не найденную им, руду. Он нисколько не сомневался в том, что она там есть, спрятанная на глубине. Какая-никакая, а есть. Может быть, даже промышленных запасов. И не рассеянная, не тонкими прожилками, а лежит этакой компактной глыбой, как найденная недавно, всего несколько лет назад здесь, в дебрях Мяочана, на берегу шустрой речки Силинки таким же, как и он, молодым, еще не оперившимся геологом Олегом Табаковым, сказочно крупного и уникального месторождения касситерита, на базе которого и была создана эта самая Мяочанская экспедиция, вырос поселок с красивым названием Солнечный, и куда он, Иван Вакулов, прибыл в прошлом году по распределению после успешного окончания Саратовского геологоразведочного техникума.
И вот положение у него сложилось хуже и не придумаешь. Иван готов был и в одиночку отправиться в тайгу. Но уходить в маршрут одному, естественно, ему никто не позволит. Не положено. И он это хорошо знал, усвоив сухие параграфы инструкций и наставлений.
Вакулов поднялся на крыльцо, по привычке обтер подошвы ботинок о влажную тряпку, заботливо постеленную у входа уборщицей, и без особой радости открыл дверь, обитую для утепления войлоком и толстым серым брезентом.
Эх, камералка! Длинный коридор, двери с самодельными табличками, названиями поисковых партий и отрядов. За каждой дверью – свои дела, заботы и свои открытия, перспективные зоны и месторождения. Идешь мимо них, словно проходишь через весь край таежного горного Мяочана от низких топких левых берегов Амура до суровых вершин Баджальского хребта.
Комната, в которой располагалась поисковая партия Вакулова, имевшая название Озерной, находилась в самом дальнем конце коридора, рядом с кабинетом главного геолога. Это соседство с начальством накладывало какой-то незримый отпечаток на рабочую атмосферу, делая ее более официальной и канцелярски чинной. Говорили меж собой не так, как в других комнатах, а вполголоса, смеялись нешумно, а кто случайно увлекался в споре, начинал ораторствовать во всю мочь легких, так его тут же одергивали: «За стенкой Вадим Николаевич! Тише! Не хватало ему еще слушать вашу болтовню!»
Главного геолога экспедиции Вадима Николаевича Анихимова уважали и оберегали. Не только потому, что он по должности был главным из геологов, не только потому, что и возрастом – в экспедиции в основном была молодежь – в свои сорок лет был старше многих, а просто по той причине, что этот человек много сделал и делал сейчас для освоения края. На него равнялись, у него учились и, чего греха таить, ему открыто или тайно подражали.
Открыв дверь, Иван, к своему удивлению, увидел Алку, или, как ее ласково называли, Аллочку-Считалочку, поскольку все намытые и принесенные из маршрутов геологами шлихи и результаты анализов этих самых добытых в походе проб проходили через ее руки и она все данные аккуратно записывала ровным школьным почерком в толстом канцелярском журнале со многими графами.
Аллочку-Считалочку любили и уважали, поскольку она никогда и ни с кем не ссорилась и не злословила. Она отличалась трудолюбием и аккуратностью, всегда все помнила и никогда ничего не забывала. Ей еще не было и двадцати. Красавицей ее не назовешь, она не могла равняться ни с Валентиной или тем более с женой начальника экспедиции, которую только что впервые увидел Вакулов, по-своему она была довольно симпатичная девица, рыжеволосая, плотная, как крепко накачанная автомобильная камера, с чуть раскосыми продолговатыми глазами, в которых, казалось, всегда светилось крохотное солнышко. Свои огненные волосы она заплетала в косу и укладывала ее кругом на голове, и шутники называли ее прическу «утомленное солнце», а другие, более ядовитые на язык, – «мертвой петлей», которую якобы она готовится накинуть на шею кому-то из когорты холостяков.
Аллочка-Считалочка стояла у окна и, о чем-то своем задумавшись, сосредоточенно смотрела сквозь запыленное стекло то ли на дорогу, то ли на вершину сопки. Солнечные лучи высвечивали ее, казалось, насквозь. Обнаженные в вырезе платья плечи отливали приятным шоколадным загаром. Иван оторопело уставился на нее.
– Ба! Приветик! Ты разве не ушла в горы? – выпалил он, улыбаясь, и тут же добавил стихами, которые как-то сами сложились у него в эту минуту. – Скучают те, кто не у дел, такой уж выпал им удел!
Иван, конечно, подразумевал прежде всего себя, поскольку именно ему «выпал такой удел». Но Аллочка-Считалочка, повернувшись к нему, недовольно нахмурилась и, приложив палец к губам, останавливая поток его красноречия, привычно выдохнула громким шепотом:
– Тс! Тише, – и потом этим же пальцем показала дощатую стену, за которой находился кабинет главного.
Иван осекся, как бы глотнув воздуха, и молча, стараясь не топать ботинками, приблизился к ней. Из-за перегородки доносились громкие голоса. Вакулов догадался, что Аллочка-Считалочка подслушивала. Кто-то находился у Вадима Николаевича, Ивану стало не по себе. Не хватало еще и ему заниматься таким постыдным делом, как подслушивание чужих разговоров или споров. Он хотел было громко сказать об этом и тем самым своим голосом как бы дать знать тем, за тонкой стенкой, что в соседней комнате находятся люди. Но Аллочка-Считалочка – он только теперь заметил, как она взволнованна и напряжена – жестом остановила его намерения, приблизившись почти вплотную.
– Тс! Тс! – и тихо добавила: – Там спорят!
– Кто? – так же тихо спросил Иван.
– Вадим Николаевич и Евгений Александрович, – и пояснила, – о судьбе дальнейшей экспедиции. Давно спорят! Не надо им мешать.
Иван невольно ощущал тепло, исходившее от ее тела, будто бы в нее закатилось вечернее солнце. Но тут же забыл об этом и о самой Аллочке-Считалочке, поскольку ясно услышал слегка хрипловатый голос Вадима Николаевича:
– Выходит, мои доводы неубедительны?
– Конечно, нет! – ответил резко и уверенно Казаковский, и его молодой звонкий голос звенел силой и мощью, как плотный металл, по которому ударили молотком. – Да такими черепашьими темпами вы, Вадим Николаевич, двадцатипятилетний срок запросто до начала детальных разработок выдержите! Молодцы-мудрецы, с какой стороны ни посмотри. Вам, как я вижу, ничего не стоит три года отдать перспективным поискам. С расстоянием между маршрутами в пятьсот метров. Как положено. Потом, собравшись с силами и помудровав на заседаниях и технических конференциях, исходите эту же территорию уже с расстоянием в сто метров. И каждый раз будете громко, включая радио и газеты, оповещать и удивляться – какой же редкий объект вы обнаружили! А дальше? Дальше еще полторы, а то и две пятилетки станете заниматься уже предварительной разведкой. А куда, собственно, спешить? Все идет, как и положено. Потом, поосмыслив, почесав в затылке, напишете увесистое обоснование для проведения уже детальной разведки. Она, эта детальная, еще лет семь-восемь продлится, не меньше. Ведь верно? Темпы обоснованные, по методу: тише едешь – дальше будешь от того места, куда едешь.
Вакулов слушал Казаковского и полностью был на его стороне. Молодой – всего на несколько лет старше его, Ивана, – начальник экспедиции стремится решать вопросы по-деловому и, как говорят, взяв быка за рога, он намерен круто и решительно изменить давно устаревшую практику ведения геологической разведки месторождения. Только так и надо! Как поется в песне: «Молодым везде у нас дорога!» Молодчина! С самим Вадимом Николаевичем, этим геологическим мамонтом, запросто спорит и утверждает свое. Припечатал, положил на обе лопатки. Вот это характер! Не зря, видать, такому доверили экспедицию. Башковит! И Вакулов был полностью с ним согласен, когда Казаковский, закончив свою мысль, сказал, и в его голосе он уловил тонкую иронию: