- Не рано ли открыл карты, Алекс?
- Я не люблю играть втемную. Вообще не люблю темнить! - резко ответил Алекс.
- Извини, не хотел тебя обидеть. Просто существует неписаный спортивный закон: выкладываться только в финале.
- Поверь мне, я не хвастаю: им не видать золотой медали, как бы они не пыжились. У меня крепкие нервы и отличный конь, у него с нервишками тоже полный порядок. Не забудь и то, что мне некогда ходить в новичках, нужно беречь каждый день. Да, - развеселился вдруг Алекс, меняя тон - от жестко-напряженного к ерническому, - должен тебе сказать, что корейцы расстарались. Конюшни - у принцессы Анны таких нет: с теплым душем, со специальными стиральными автоматами для попон, деодоранты, разные там присыпки для лошадей, специальный рацион питания и даже собственная полиция. Впрочем, мой тренер днюет и ночует с "Россинантом". В этом отношении после встряски, которую я им задал, ухо держи востро... Ты завтра что намерен делать? Может, проедемся на ипподром?
- Нет, Алекс, завтра я хочу посмотреть тяжелую атлетику - люблю этот вид спорта.
- С утра?
- Да, они начинают в девять.
- О'кей, я поеду с тобой, а потом мы вместе отправимся на ипподром. Моя тренировка в 13. Именно в такое время буду и стартовать.
Мы пожелали друг другу спокойной ночи. Я поставил будильник на 7:00 и провалился в сон, едва голова коснулась тоненькой подушки.
4
Прозрачное, зябкое утро, голубой небосвод, россыпь пышных клумб, чуть дрожащие под легким ветерком стяги, служащие олимпийской деревни, озабоченно спешащие по своим делам, возбужденно громкие, одетые кто во что горазд - от застиранных шортов и мятых рубах до чопорно-официальных темных костюмов - представители средств массовой информации, вливающиеся сквозь широко распахнутые двери в ангар-столовую, - такая картина открылась мне, когда я спустился на лифте вниз со своего девятого этажа, откуда любовался роскошным видом на недалекие горы, зябко кутавшиеся в осенний туман.
Дейв переминался с ноги на ногу у входа, выглядывая меня.
Мы взяли подносы, основательно загрузились всякой всячиной - вареными яйцами, золотистыми ломтями поджаренного бекона, соком, фруктами и фруктовым кефиром, растворимым кофе "максвелл" (Дейв предпочел корейский чай), не забыв о столь обожаемом английском блюде, как овсяные хлопья с молоком, и нашли свободный стол. Дейв ел, как и положено англичанину, медленно, смакуя, я же по старой спортивной привычке мгновенно расправился со стандартным набором явств и приступил к кофе. Дейв молча, но обеспокоенно наблюдал за побоищем, устроенным мной за столом, - он успел справиться лишь с одним яйцом и несколькими ломтями бекона. Мельком взглянув на часы, я обнаружил, что время еще есть и взялся за газету.
Но сквозь поток впитываемой информации упорно прорывалась тревожная мысль: что сказать Дейву, как ввести его в реальный мир фактов, что в корне ломали мои, а значит, и Дональдсона планы, связанные с раскруткой лондонской истории, у разгадки которой, казалось, мы стояли еще совсем недавно. Я корил себя за легкомыслие - ну, разве допустимо было так вольно переговариваться по телефону с Мишелем Потье, отбросив осторожность и забыв, что в наш просвещенный век - век компьютеров и электронного шпионажа - любое слово может быть услышано без труда и теми, кому оно не предназначалось. Скорее всего, Мишеля подслушивали, а возможно, он вообще был у них давно на примете - ведь занимался не чем-то отвлеченным, а наркотиками. А это само по себе было чревато самыми серьезными последствиями. Как там ни крути, но Мишель оставался последней ниточкой, что связывала меня с тайной, раскрыть которую я безуспешно пытался.
Дейв почувствовал мое настроение и тоже помрачнел. Скорее всего, он догадался - что-то я скрываю от него, и ломал голову, пытаясь уяснить, насколько это плохо для него. Я отдал должное выдержке и воспитанию парня, не позволявшим ему спросить напрямик.
- Вот что, Дейв, наши (так и сказал - наши) дела плохи. Пожалуй, даже хуже не бывает, - начал я свой рассказ, решив, что нечестно и дальше играть с англичанином в кошки-мышки. Дональдсон перестал жевать, отставил в сторону только что заваренный стаканчик чаю и весь превратился в слух. Как ни тяжело было убивать последнюю надежду, но я рассказал обо всем без утайки, и на душе стало свободнее.
Некоторое время Дейв молчал, переваривая услышанное, глаза его были стеклянными и прозрачными. Я думал, что понимал ход его мыслей, но ошибся.
- Если б вы сказали мне об этом раньше, мы уже имели бы некоторую информацию, - с укором произнес Дейв. - Я покину вас, Олег, и давайте условимся, где мы встретимся и когда. Я сейчас позвоню в Лондон, и наш репортер через пару часов уже будет копаться в Женеве, глядишь, что-то и раскопает. Не верю я, что не сохранилось никаких следов!
Теперь уже я растерялся, осознав, как глубоко ошибался и недооценивал не только Дейва, но и репортерской хватки, без которой там, в мире свободной информационной конкуренции не прожить и дня. Это тебе не наш "поток", когда один и тот же факт, случается, бродит по газетным страницам по несколько дней, и каждая редакция успокаивает себя тем, что у нее собственный читатель.
- Я сейчас буду на тяжелой атлетике, затем собираюсь с приятелем проехаться на ранчо в Куонджи-ду. Часам к пяти вернусь в Эм-Пи-Си, там и встретимся, о'кей?
- Договорились! - на ходу бросил Дейв, срываясь с места с такой поспешностью, словно за ним гнались.
Алекс ждал меня в условленном месте - у входа в Олимпийский парк, прячась в тени конструктивистского сооружения, переливающегося под лучами солнца цветами радуги. Он был подтянут, свеж и энергичен. Я невольно залюбовался его гибким, крепким телом, излучавшим силу.
- Хелло, Олег! - приветствовал он меня. - Машина нам нужна?
Тут только я обратил внимание на двухместный ярко-красный спортивный "голд стар", припаркованный в нескольких метрах от нас.
- Взял напрокат, - пояснил Алекс. - До ранчо - неблизкий свет, а ездить в автобусах, даже олимпийских, увы, мне не нравится. А слушать однообразные разговоры моих коллег по команде - загнешься с тоски.