— Мистер Гаттерас, — произнесла она тихо, — почему вы избегаете встреч со мной?
— Избави бог, мисс Ветерелль, — воскликнул я, — как вы могли подумать такое?
— Я в этом совершенно уверена. Признайтесь, зачем вы так поступаете?
— Ну хорошо, хотя мне непросто это сделать, я вам отвечу. Я попросту думаю, что мое общество не может доставить вам удовольствия, и потому…
— Прекрасная речь для скромного молодого человека. Но, к сожалению, это не ответ на мой вопрос, — решительно прервала она меня.
— А что же вы хотите узнать?
— Я хочу узнать, почему ваше отношение ко мне так переменилось. Прежде мы были гораздо ближе, чем сейчас, вы рассказывали мне о своей жизни, о прошлом и поверяли свои надежды на будущее. Теперь все это куда-то ушло и все, что я слышу от вас, — «добрый день, мисс Ветерелль» и «спокойной ночи, мисс Ветерелль». Откровенно говоря, подобное отношение мне не по душе…
— Я прошу прощения, но…
— Не будем вступать в пререкания. Я сержусь на вас. И если вы хотите получить прощение, то все должно снова пойти по-старому. Будьте не хуже других, кто уделяет мне внимание.
— Это значит — встать в ряды других…
— Нет-нет, не говорите глупостей. Разве вы не видите, что я отношусь к вам лучше, чем к другим?
Таким образом все устроилось само собой, и мне не пришлось трудиться над восстановлением наших дружеских, увы, только дружеских отношений. Правда я заметил, что это как будто не нравится ее отцу, однако он сдерживался и ничего не говорил.
Глава VIII
На следующее утро мы были уже в Адене и вошли в Красное море. Миновав Суэцкий канал и оставив позади Порт-Саид, мы достигли Средиземного моря, и тут я впервые увидел берега Европы. В Неаполе Ветерелли должны были сойти с парохода и продолжить свое путешествие через материк. По мере того как приближался час разлуки, мне становилось все грустнее и грустнее. И Филлис, как мне казалось, тоже утратила прежнюю жизнерадостность. Вы спросите, какие я имел основания думать, что мисс Ветерелль заинтересовалась моей персоной. Не знаю, не смогу ответить на этот вопрос, мне просто так казалось, и дальнейшее развитие событий подтвердило, что я не ошибался.
На следующее утро мы должны были прийти в Неаполь. Ночь была чрезвычайно спокойная и ясная, гладкая поверхность моря светилась зеленоватыми фосфоресцирующими переливами. Мы с мисс Ветерелль сидели на палубе, всматриваясь в игру волн. Звезды на востоке белели, предвещая скорый восход луны. Я взглянул на Филлис — она была хороша как никогда. И тут меня охватило огромное, непреодолимое желание рассказать ей о своей любви. Но ни с того ни с сего начать этот разговор я не мог.
— Итак, мисс Ветерелль, — произнес я тихо, — завтра мы распростимся с вами и, кто знает, увидимся ли еще когда-нибудь вновь.
— О нет! Мистер Гаттерас, не надо так говорить. Я уверена, что когда-нибудь мы еще встретимся. Обязательно! Мир, в конце концов, не так велик.
— Да, для тех, кто, возможно, ищет встречи. Для всех же остальных он огромен.
— Но все же будем надеяться на лучшее. Кто знает, может быть, наши пути пересекутся в Лондоне. В этом нет ничего невероятного.
— Скажите, будет ли вам приятна такая встреча? — спросил я, ожидая от Филлис ответа с обычной для нее прямотой.
Но, к моему удивлению, она ничего не ответила, а только отвернулась. Возможно, я оскорбил ее.
— Мисс Ветерелль, ради бога, простите мне мою грубость. Я должен был понимать, что не имею права задавать вам такие вопросы.
— Нет-нет, почему же, — ответила она, вновь поворачиваясь ко мне, — я отвечу искренно и прямо, что всегда буду рада встретиться с вами.
Вся кровь бросилась мне в голову. Неужели я не ослышался, неужели она в самом деле сказала, что будет рада встретиться со мной?!
— О, мисс Ветерелль, вы не можете себе представить, какое счастье доставляли мне беседы с вами! А завтра мы расстанемся, быть может, навеки, и я вернусь к своей обычной скучной и беспросветной жизни.
— Нет, не говорите так, ведь у вас есть работа, у вас есть цель…
— Все это верно, но мне не для кого работать. Я говорил вам, что, с тех пор как себя помню, я не знал ни ласки, ни нежности. Я никому не нужен, меня не любит ни одна душа в мире, и нет человека, которому моя смерть принесла бы огорчение.