— Нет! — вступился Кибер. — Дюринг отрицал противоречия, а Калугин, наоборот, все выводит из «лестницы противоречия», даже числа. Тот теорию подчинил математике, а этот, наоборот, все научные положения выводит из диалектических фигур…
— А кто его союзники? — вмешался Юдин. — Эйнштейн, зараженный субъективизмом, и монах Мендель с его «гороховой арифметикой»…
— Опять не то! — тяжко вздохнул Калугин. — Обычно данные чужого опыта проверяют своими научными экспериментами, а ты, батенька, процесс исследования подменил словоизлиянием…
— Извини! — горячился редактор, потрясая буйной шевелюрой. — Я вскрываю классовую сущность реакционных учений, а ты идеализируешь «творения» Менделя, Эйнштейна и того же Микешина!
При слове «Микешин» притихший Пучежский встрепенулся. В его глазах надежда на реабилитацию своего имени. Но он не учел того, что Юдин был подлинным ленинцем и не боялся самокритики:
— Я напечатал кособокую статью Пучежского. Мы с ним проглядели на пьедестале фигуры крестьян, сибиряка, материалиста Ломоносова. Однако наличие еще одного мыслителя — Феофана Прокоповича — не дает права называть металло-каменную палитру Микешина… философской!
Он азартно рассмеялся. Ему подхихикнули Дима Иванов, Уфимцев, Творилова, Пучежский и сам Клявс-Клявин. Путиловец Бурухин ограничился мягкой улыбкой: в Петрограде он слушал исторические лекции Калугина, уважал его. Семенов насторожился. А Кибер снова занял позу лектора, опираясь руками на спинку переднего стула:
— Ничего смешного, товарищи! Изучая идеи Герцена, я заинтересовался судьбой его формулы «философия — алгебра революции». И вот ответ! — указал на открытое окно с видом на памятник Тысячелетия. — Калугин прав: перед нами бронзовое зеркало русской революции, гранитная трибуна стратегов и философское обобщение бессмертия России…
Клявс-Клявин скривил рот: явно не ожидал, что лучший лектор губкома возьмет под защиту вульгаризатора философии. Председатель взглядом пригвоздил Кибера:
— Речь о другом! Калугин уверяет, что «металло-каменная палитра» Микешина есть наглядное пособие по изучению диалектики, словно Микешин — автор «Капитала».
Взрыв хохота зиновьевцев не смутил опытного лектора; смеху он противопоставил строгий, рассудительный тон:
— К вашему сведению, Александр Яковлевич, скульптурная панорама Микешина — коллективная. Художник, редчайший организатор, привлек в помощь замечательных скульпторов того времени и главные вопросы решал коллегиально!..
Выдерживая паузу, он дал понять его скрытую мысль: «Не то что твой Зиновьев».
— Я, — продолжал Кибер, — не раз беседовал с Калугиным. Он верит: наши люди будут восхищаться и гордиться монументом Отечеству, а более вдумчивые и философский смысл в нем уловят…
— Какой смысл?! — вспылил Пучежский. — Калугинские фигуры — «линию», «перекрест», «треугольник», «квадрат превращений»?
— А что?! — вызвался Кибер. — Я готов хоть сейчас проиллюстрировать четвертую фигуру…
— Ловим на слове! — оживился Клявс-Клявин, явно рассчитывая на комический исход. — Слушаем!
Кибер собрался с мыслями и уважительно посмотрел на автора диалектических фигур:
— Николай Николаевич, пользуюсь вашей терминологией. Закладываю в «квадрат» полярности. Между ними возможны только четыре основных перехода: два положительных и два отрицательных…
— Что за мистика?! — взревел Пучежский. — Почему обязательно «четыре»? День переходит в ночь, а ночь в день. Где же другие два перехода, да еще с противоположными знаками? Где?
— За Полярным кругом! — ответил Калугин. — День переходит в день — круглые сутки свет; затем ночь переходит в ночь — сплошная темень. Не так ли, друзья мои?
Калугинское дополнение пошатнуло противников. Пучежский стоял открыв рот. Первым очнулся Клявс-Клявин:
— Э-э! Разве круглая держава на пьедестале вращается как Земля? Откуда взяться метаморфозам?
— Учти, батенька, и простой стакан может засверкать всеми гранями мироздания, если он в руках диалектика. — Историк одобряюще кивнул Киберу: — Продолжайте, друг мой!
В этот миг на подоконник сел красивый сизарь: он оглядел кабинет, не нашел здесь своего друга Карла Сомса и выпорхнул. Проводив сочувственной улыбкой голубя, Кибер продолжал:
— Полярности ОДНО и МНОГОЕ допускают меж собой лишь четыре перехода: феодальная РАЗДРОБЛЕННАЯ Русь перешла в ЕДИНОЕ централизованное Московское государство — многое перешло в ОДНО с плюсом. ЕДИНОНАЧАЛИЕ Петра Первого, революционера на троне, выродилось в САМОДЕРЖАВИЕ Палкиных — ОДНО перешло в ОДНО с минусом. Любое ЕДИНОНАЧАЛИЕ рано или поздно переходит в КОЛЛЕКТИВНОЕ управление государством — ОДНО переходит во МНОГОЕ с плюсом. Но всякое государство, как сказал Ленин, несет в себе свое отрицание и сменяется народоуправлением — многое через минус переходит во многое…