Вернулась служанка и, сделав реверанс, доложила:
— Милостивая госпожа ошиблась. Примерка назначена через неделю, то есть на следующий понедельник.
Лупинус кивнул. В уголках его рта затаилась та же насмешливая и слегка грустная ухмылка. Не глядя на свою любовницу, он повторил:
— Милостивая госпожа ошиблась. — Затем вплотную подошел к Ирэне и взглянул на нее сверху вниз: — Я хотел тебя пощадить, — выкрикнул он внезапно, — я хотел, чтобы ты ничего не знала об этом. Если бы ты была на моей стороне, но теперь…
— Ты что задумал? — заорала она на него. — Теперь, когда ты у самой цели! Ты хочешь сдаться?
Эберхард Лупинус оставил без внимания ее вопрос.
— Я пощадил бы тебя, — повторил он, — но теперь ты уже не моя, Ирэна. Нет, не потому, что я ревную тебя к кому-то. Я никогда не шпионил за тобой, ты могла бы завести себе любовника, лишь бы это не делало меня посмешищем. Ты уже не моя, Ирэна, потому что ведешь свою собственную жизнь, в стороне от меня, хотя мы живем под одной крышей.
Лупинус замолчал, на его лице отразились боль и разочарование. Затем, с трудом сдерживая гнев, он спросил:
— Куда ты собралась? Скажи правду, куда ты собралась?
Ирэна бросила взгляд на часы. Она почувствовала, что опасность, исходившая от Лупинуса, миновала. Оставалась другая, значительно большая, связанная с Лёкелем. Неужели его схватили? Здесь было только два варианта: либо Лёкель вернулся с повинной, либо его арестовали. Как бы то ни было, вывод тут очевиден — она должна покинуть Гамбург, покинуть Германию, и сделать это как можно скорее.
Ирэна медленно поднялась.
— Ты же слышал, — сказала она подчеркнуто скучающим и усталым голосом. — Я ошиблась в дате ровно на неделю. Пойдем.
Ирэна шла не оглядываясь, но знала, что Лупинус следовал за ней. Они сели в его кабинете. Девушка не сняла плащ, в кармане которого лежал пистолет. Лупинус схватился за сигарету, торопливо закурил и после нескольких коротких затяжек оставил ее в пепельнице.
— Я расскажу комиссару всю правду, — начал доктор. При этом он вопросительно посмотрел на Ирэну, видимо полагая, что она будет перечить или уговаривать его. Но та не перечила и не уговаривала. Она молча пожала плечами.
— Завтра, когда я прилечу в Берлин, дам ему показания. Расскажу все, что знаю.
— А что ты знаешь?
Доктор опустил голову.
— Ты права, — заметил он. — Что я знаю! То, что за медальоном охотятся, что за эту поделку хотят заплатить сорок пять тысяч марок, что Эрику…
Он умолк и снова взглянул на нее.
— А может, ничего не говорить? Молчать дальше? Посоветуй, Ирэна! Мне надо молчать?
Это был уже прежний Лупинус: слабовольный, нерешительный, беспомощный. У Ирэны было огромное желание расхохотаться или плюнуть. Ей не терпелось сказать ему какую-нибудь гадость, оскорбить его, причинить ему страдание и боль. Но она плотно сжала губы. Ей надо было поднять у него настроение, поскольку она непременно должна уйти.
Несмотря на это, Ирэна не видела никакой возможности покинуть этот дом по-хорошему. Ведь доктора Лупинуса понесло, он вспоминал о давних и стародавних временах, распространялся о своей жизни чуть не с самого рождения, говорил с пятого на десятое, сбивчиво, торопливо, будто у него осталось совсем мало времени.