В экспрессе я решил послушать музыку в надежде, что это хоть немного уменьшит головную боль. Надел наушники и принялся искать подходящую программу. Сначала попал на передачу для детей, а потом — на классическую музыку, где голос ведущего (английский язык с французским акцентом) предложил слушателям попурри из произведений Чайковского.
Я прикрыл глаза. Волны музыки затопили мозг. Вместо того, чтобы следовать, как положено, одна за другой, темы и мелодии устроили настоящую битву, сражаясь за место в моей голове. Едва начинала звучать очередная, как предыдущая возвращалась и с яростью набрасывалась на соперницу, пытаясь столкнуть ее с тропы. И тут же возникала новая тема, оттесняя две другие. Мои мысли, точно дети, соперничали между собой, завоевывая внимание к себе.
Перед моим мысленным взором представали скульптуры, изваянные из камня и отлитые в бронзе. Я видел изображения олимпийских богов, бюсты неизвестных мне мужчин, статуи женщин. Там были скорбные лики мучеников и пышущие весельем физиономии эпикурейцев, лица погруженных в раздумья философов и разъяренных битвой воинов. Все они попадали в поле моего зрения, проносились сквозь меня, падали и взлетали под разными углами, порождая хаос, в то время как сражающиеся звуки сплетались в моем мозгу в некий фантасмагорический звуковой фон этого хаоса…
Второе событие произошло на Ленинградском вокзале в Москве.
Тут я разглядел его — этого человека в черном. Он был с длинным «лошадиным» лицом, бледен, с рыхлой кожей человека неопределенного возраста. И еще я отметил, что он как-то странно одет — слишком много всего на него было напялено. Конечно, каждый волен носить, что ему заблагорассудится, но есть же понятие здравого смысла.
Проведя значительную часть жизни в переполненных аэропортах и на железнодорожных вокзалах и отстояв свое в очередях, я научился не обращать внимания на окружающих, даже если они дышат прямо в затылок. Но здесь был другой случай. Его присутствие выводило меня из себя, как, наверное, выводит вас из себя — даже если вы не являетесь закоренелым кошконенавистником — кошка вашего друга, которая во что бы то ни стало хочет потереть спинку именно о ваш стул. Во-первых, мне бросилось в глаза, что человек в черном не был обременен никакой кладью, тогда как у любого из нас в руках был чемодан, сумка или хотя бы портфель. Во-вторых, несмотря на жару и давку, он не выказывал никаких признаков беспокойства. Он был олимпийски спокоен и невозмутим.
Словно из ниоткуда появился этот странный субъект. Неожиданно я очутился лицом к лицу с человеком в черном. Наши взгляды встретились. Мои глаза налились кровью. А у него глаза были узкие-узкие, я таких в жизни не видел. Ну прямо щелочки! Вдобавок к этому — очки с такими толстыми стеклами, что, если только не смотреть на него в упор, кажется, будто у него отсутствует кусок щеки. Он улыбнулся мне холодно, но не без фамильярности. В данной ситуации эта улыбка была совершенно неуместна. Затем, указав на сверток, который я держал под мышкой, он произнес с сильным акцентом, выдававшим его прибалтийское происхождение:
— Документы, реликвии, артефакты?
— Эпистолярный жанр. Переписка моей бабушки с другой бабушкой, — с тихой ненавистью ответил я.
— Прибыли издалека?
— Из Северной Пальмиры, — бросил я.
— Вот и я тоже, — кивнул он.
Минуты две он молчал, а потом опять заговорил:
— Мы знаем, что документы у вас.
Я сделал вид, что не расслышал его слов. Он продолжал:
— Я собираю букинистические книги, а также автографы великих мира сего. Торг уместен.
— Ну-ну, — рассеянно буркнул я.
— Быть может, вам попадались такие? — спросил он.
— Нет, — сказал я.
— Вы вообще читаете что-нибудь?
— Иногда. А так — киноман, блокбастеры, желательно голливудского производства! — отрезал я.
— Да-да, конечно, — кивнул он. — Все правильно. Я тоже предпочитаю иметь дело только со знакомыми источниками.
Общение с узкоглазым очкариком взбесило меня в буквальном смысле слова. Таскать под мышкой насквозь пропыленную рухлядь и то приятнее.
Я одарил очкарика одним из своих самых убойных взглядов. Но он не дрогнул.
— Вы случайно не знакомы с Есениным? — не унимался прибалт.
— Есенин? Не знаю такого! — бросил я.
Медленно, боясь всколыхнуть ярость, я повернулся к очкарику спиной.
Когда я позволил себе обернуться, бросить, так сказать, прощальный взгляд на своего недавнего собеседника, которого едва не убил в запальчивости, его и след простыл.