Теперь о картинах. Существуют две возможности: у Нокса были обе картины, как он утверждает, или только одна — та, которую он купил у Халкиса. Если у него была одна картина, то он лжет, что она украдена, поскольку я нашел ее у него в доме после того, как он заявил, что ее украли. И, увидев, что я нашел картину, он спешно изобретает историю о двух картинах, пытаясь заставить нас поверить, что у него были обе, что я нашел копию, а подлинник украден мифическим вором. Таким способом, если это правда, он жертвовал картиной, но спасал собственную шкуру — во всяком случае, так он думал.
С другой стороны, если у него были две картины, то, значит, я нашел или подлинник Леонардо, или копию, и точнее сказать нельзя, пока мы не найдем второй холст, который Нокс, несомненно, где-либо спрятал. Но какая бы картина ни находилась сейчас у окружного прокурора, вторая остается у Нокса — при условии, что у него их было две, — и эту вторую картину Нокс не сможет предъявить, поскольку он уже связал себя словом, утверждая, что она похищена кем-то неизвестным. Дорогой Сэмпсон, если вы сможете найти другую картину где-либо в помещениях, принадлежащих Ноксу, и докажете, что он ее туда поло жил, тогда дело против него станет еще крепче, чем теперь.
Судя по кислому выражению лица Сэмпсона, он был готов поспорить с этим утверждением, явно считая, что дырок в этом деле больше, чем в решете. Но Эллери не позволил ему озвучить такие мысли и без паузы продолжал:
— Подведем итог. Убийца должен обладать тремя основными характеристиками. Первое: он имел возможность сфабриковать улики против Халкиса и Слоуна. Второе: он написал письма с шантажом. Третье: он находился в доме Нокса, когда печатал второе письмо. Это последнее применимо лишь к слугам, мисс Бретт и Ноксу. Но, как я показал ранее, слуги отпадают из-за первой характеристики. Я также показал, что мисс Бретт отпадает по второй характеристике. Остается только Нокс, и, поскольку он прекрасным образом удовлетворяет всем трем характеристикам, убийцей должен быть именно он.
Нельзя сказать, чтобы инспектор Ричард Квин грелся в лучах публичного триумфа сына. Когда с неизбежными вопросами, поздравлениями, спорами было покончено, когда самые беспокойные журналисты были удовлетворены — а нужно заметить, что несколько репортеров, уходя, покачивали головами, — и Квины остались одни в священных стенах кабинета инспектора, этот старый джентльмен позволил своим чувствам, которые до тех пор он сурово подавлял, вырваться наружу, и Эллери в полной мере ощутил на себе недовольство отца.
Важно отметить, что и сам Эллери мало походил в этот момент на эдакого молодого самодовольного льва. Напротив, худые его щеки совсем втянулись, усталые глаза лихорадочно блестели. Не чувствуя вкуса, он истреблял одну сигарету за другой и старательно избегал встречаться взглядом с отцом.
Ворчливый старик в выражениях не стеснялся:
— Не будь ты моим сыном, я бы выгнал тебя отсюда взашей. Каких я только не слышал в жизни доводов — нелепых, неудовлетворительных, тяп-ляп сложенных, но это твое представление... — Его даже передернуло. — Эллери, попомни мои слова. У нас будут такие проблемы! На этот раз моя вера в тебя... да ты просто меня подвел, провались оно все! И Сэмпсон — ну, Генри же не простофиля. Когда он выходил из комнаты, я видел, что он чувствует. Ясно как день, ему предстоит самое тяжелое сражение в суде за всю его карьеру. В суде это дело развалится, Эллери. Оно не может не развалиться. Ни доказательств. Ни мотивов. Мотивы, черт побери! Ты ни слова о них не сказал. Почему Нокс убил Гримшоу? Конечно, очень приятно пользоваться этой твоей треклятой логикой и математически или как-то еще вывести, что Нокс — это тот, кто нам нужен, но мотивы! Присяжным нужны мотивы, а не логика! — Он забрызгал себе слюной весь пиджак. — Придется расплачиваться. Нокс за решеткой, и лучшие адвокаты Восточного побережья готовы его защищать. Они накрутят столько дыр в твоем дельце, мой мальчик, что оно будет как швейцарский сыр. Оно будет такое же дырявое, как...
Тут Эллери заволновался. Все время, пока длилась эта выволочка, он сидел терпеливо, даже кивал, словно другого от инспектора и не ждал. Хотя ничего приятного в отцовской ругани не было, однако пережить можно. Но теперь он выпрямился в кресле, и что-то очень похожее на панику промелькнуло в его глазах.
— Дырявое, как что? Что ты имеешь в виду?
— Ха! — Инспектор издал победный клич. — Достал я тебя? Ты думаешь, твой старик идиот? Черта лысого! Может, Генри Сэмпсон чего не понял, но я-то понял, а если ты не видишь, значит, ты еще больший дурак! — Он хлопнул Эллери по коленке. — Послушай меня, Эллери Шерлок Холмс Квин. Ты говоришь, никого из слуг нельзя обвинить в убийстве, поскольку никто из них не бывал в доме Халкиса в то время, когда были сфабрикованы ложные улики.
— Ну и что? — медленно произнес Эллери.
— А то. Все отлично. Здорово. Истинно так. Я с тобой согласен. Однако, мой драгоценный полоумный сын, — с горечью проговорил старый инспектор, — дальше-то ты не пошел. Ты исключил всех слуг из списка возможных убийц, но разве кто-либо из них не мог быть соучастником убийцы, которому в дом Нокса доступа нет? Вот положи-ка этого табачку в свою трубочку и попробуй, как тебе.
Эллери не ответил. Он вздохнул и этим ограничился. Инспектор упал в кресло-вертушку, фыркнув от досады.
— Из всех дурацких упущений... И надо же, чтоб именно ты!.. Ты меня удивляешь, сын. У тебя мозги набекрень от этого дела. Убийца мог нанять кого-то среди слуг, чтобы на машинке Нокса напечатать второе письмо с шантажом, а самому остаться в стороне! Я не говорю, что именно так все и было, но даю голову на отсечение, что адвокаты Нокса обратят на это внимание, и тогда что останется от твоей аргументации, отбрасывающей всех подозреваемых, кроме Нокса? Твоя логика лопнет, как мыльный пузырь.
Выражая смиренное согласие, Эллери кивнул:
— Блестяще, папа, действительно блестяще. Надеюсь, верю, что никто больше сейчас об этом не думает.
— Да, — сварливо забубнил инспектор, — наверное. Генри об этом не подумал, иначе примчался бы прямо сюда и поднял бы крик. Это, конечно, утешение... Слушай, Эл. Ты небось с самого начала знал об этой лазейке, на которую я только что указал. Почему бы тебе не заткнуть ее поскорее, пока не поздно и пока мы с Генри не поплатились за это своей службой?
— Почему я не затыкаю эту дыру, ты спрашиваешь. — Эллери пожал плечами и закинул руки за голову. — Господи, как я устал... Я скажу тебе почему, многострадальный мой предок. По очень простой причине — я не смею.
Инспектор помотал головой.
— Ты точно рехнулся, — пробормотал он. — Как это — ты не смеешь? Это что, причина? Хорошо, пускай это будет Нокс. Но дело, сынок, дело в суде. Дай нам что-то более определенное, с чем мы могли бы поработать. Ты же знаешь, я поддержу тебя, сколько смогу, если ты уверен в своей правоте.
— Как хорошо я тебя знаю, — усмехнулся Эллери. — Отцовство — это прекрасно. Что может быть прекраснее? Разве что материнство... Папа, сейчас я больше ничего не могу сообщить, ничего серьезного. Но кое-что я тебе скажу, а ты волен принимать это как хочешь, учитывая ненадежность источника... Самое значительное событие в этом поганом деле еще только должно произойти!
Глава 30
НОРА
Именно в этот момент между отцом и сыном возникло довольно серьезное отчуждение. Психологически состояние инспектора понятно: отягощенный заботами и переполненный эмоциями сверх меры, он боялся, что сорвется при малейшем движении хранившего молчание Эллери. Что-то было не так. Старик это чувствовал, но был не в состоянии нащупать конкретную причину и реагировал типично: горячился, громко кричал на подчиненных, но все это время его гнев косвенно был направлен на поникшую голову сына.