Естественно, что польза от таких стражей порядка, как констебль и дряхлый сторож, была весьма относительная. Хотя они и трудились в поте лица, несмотря на то что их работа, как заметил Дефо, «не приносила ни прибыли, ни удовольствия, а была невыносимым трудом, часто абсолютно напрасным и непродуктивным».
В 1718 году были приняты два законодательных акта, сыгравших немаловажную роль в судьбе героев лондонского дна.
Один из этих актов — «О перевозке» — предписывал в целях снабжения колоний рабочей силой пересылать осужденных преступников за океан. Правда, и до этого, с тех пор как англичане в начале XVII века обосновались в Америке, туда на поселение высылали уголовников. Так, до 1700 года в Виргинию на плантации было отправлено около 4500 человек. Теперь число их значительно возрастало — началась оптовая торговля ссыльными. Суда с «живым товаром» — в трюмы заталкивали от 100 до 300 заключенных — регулярно совершали рейсы за океан. Об этом говорят сохранившиеся «накладные на ссыльных». С доверенным лицом — во времена Дефо им являлся некий Джонатан Форвард — заключался договор на перевозку заключенных, по 40 фунтов за каждого. Форвард подписывал накладную, обязуясь доставить «живой товар» к месту назначения. По прибытии капитан получал от местного мирового судьи «свидетельство о высадке». В список заносились лишь те, кто остался в живых за время долгого и тяжелого плавания, — высокая смертность была обычным явлением. Капитан судна отправлялся со «свидетельством о высадке» в Лондон, чтобы получить заработанные деньги. Ссыльных же продавали на плантации по 10 фунтов за душу. Возвращение в Англию каралось смертью. И тем не менее, хлебнув «райской жизни» на плантациях, многие рисковали вернуться, надеясь укрыться в многолюдном Лондоне. Но не многим это удалось — одни погибли на виселице за незаконное возвращение, другие — попавшись за новые преступления.
Дефо был хорошо осведомлен о механике подобных перевозок. И, видимо, его перу принадлежит статья, напечатанная в январе 1723 года в «Ориджинел уикли джорнэл», где обсуждался вопрос, почему осужденные на высылку за океан упрямо возвращались из сравнительно безопасных мест в полный опасностей Лондон.
Что касается описания путешествия и возвращения Молль Флендерс — героини Дефо из ссылки, то и сегодня это ценное свидетельство для исследователей. В одном лишь писатель погрешил против истины. Массовая ссылка заключенных, как было сказано, началась после принятия акта «О перевозке». Действие же в романе Дефо происходит в конце XVII века, когда ссылка еще не приняла такого размаха.
Согласно другому акту парламента те, кто брал вознаграждение за возвращение украденных вещей, карался как уголовный преступник.
Этот акт был направлен непосредственно против Джонатана Уайлда, к тому времени ставшего достаточно богатым, а главное, знаменитым на весь Лондон. Пришлось менять технику бизнеса, чтобы снова обходить закон. Уайлд закрыл свою контору, и связь с клиентами осуществлялась через посредников. Иногда по его совету жертвы воров помещали объявления в газетах о пропаже вещей, обещая вознаграждение тому, кто найдет украденное, и что «никаких вопросов задаваться не будет».
Сменив в который раз технику воровского бизнеса, Уайлд переменил и место жительства. Он поселился в шикарном особняке на Олд-Бейли. И в этом была особая причина. Наглость его не знала предела: на этой же улице находился знаменитый суд Олд-Бейли. Здесь частым посетителем с некоторых пор стал Джонатан Уайлд. Чтобы не утруждать себя и не тратить время на дорогу, он и выбрал дом на этой улице, где жил со своей шестой женой, охраняемый верными слугами — бывшими каторжниками.
Зачем, однако, понадобилось Уайлду так часто бывать в суде? Казалось, наоборот, он должен был всячески избегать его. Но нет, напротив, Уайлд являлся туда как свой человек.
Его власть над преступным миром была огромна. Он не терпел, когда кто-либо пытался обойтись без его покровительства, и был непримирим к оказывавшим неповиновение, к тем, кто стоял на его пути. Непокорные и строптивые, чересчур самостоятельные попадали в его записную книжку — это значило, что человек обречен. Рано или поздно намеченная жертва должна была предстать перед судом. Каково же было изумление подсудимого, когда в качестве свидетеля обвинения на суде выступал сам Уайлд! Осечки с его стороны быть не могло — лжесвидетельство каралось как уголовное преступление. Поэтому, если недоставало улик, Уайлд подкупал других свидетелей; если и этого было мало, мог Купить любого присяжного, а то и самого судью, многие из которых, как фильдинговский продажный Скуизом, превратили правосудие в прибыльное дельце. И вообще «мерзавец в мантии судейской», по словам Д. Свифта, — экземпляр, часто тогда встречавшийся. Достаточно назвать главного судью Джона Попема при короле Якове I. По слухам, свою «карьеру» он начал на большой дороге, сменив, однако, вскоре наряд бандита на судейский. Облаченный в мантию, Джон Попем оставался по существу все тем же разбойником — по размерам получаемых взяток он намного превзошел всех своих коллег. Одно время, например, и Уайлд был неофициальным помощником Чарлза Хитчека, начальника городского сыска, огромный доход которого не облагался налогом.
Своим вероломством Джонатан Уайлд превзошел многих подобных ему оборотней — Макданиеля, Берри, Эгана и Сэлмона, чьи похождения и мошенничества закончились на виселице в 1756 году.
В этом смысле одного с ним поля ягода и Ванька Каин, «славный вор, разбойник, доноситель сыскного приказа», живший одновременно с Уайлдом, и знаменитый Франсуа Видок, закоренелый каторжник, ставший главой французского розыска.
Очень скоро Уайлд приобрел славу «главного вороловителя». И действительно, в его власти, как он похвалялся, было повесить любого вора метрополии. Враги и сообщники пребывали в страхе, у публики же он имел репутацию полезного и непреклонного борца с преступностью. Всего по его доносам повесили сто двадцать человек. Некоторые из них во время процесса пытались рассказать, как Уайлд сам вовлек их в банду, но суд до поры оставался глух к подобным заявлениям. Сам же Уайлд всячески способствовал тому, чтобы его деятельность «главного вороловителя» получала широкую огласку. И не проходило недели, чтобы в «Уикли джорнэл» или в «Дейли корант» не появилось заметки о новом аресте при содействии Уайлда. Начинались такие сообщения обычно так: «В харчевню вошел констебль и с ним несколько понятых с Уайлдом по главе…» Сообщения эти производили сенсацию, особенно если «улов» был таким, как весной 1724 года, когда Уайлд задержал целую банду из ста грабителей и отправил всех в тюрьму. «Никто лучше него не знал, как выследить человека, и никто этим так не наслаждался, как он», — писал Дефо, пытаясь постичь характер этого злодея.
Надо ли говорить, что многие ненавидели «главного вороловителя» и что врагов у него хватало. Его проклинали, на него нападали, несколько раз ранили, тело и лицо его было все в шрамах, но каким-то чудом он выживал. Так, чисто случайно избежал он смерти в октябре 1724 года. Уайлд направлялся в суд Олд-Бейли, чтобы дать показания по делу бандита Блюскина. Заметив его во дворе суда, Уайлд подошел к нему, надеясь получить полезную информацию, которую мог выгодно использовать, и предложил выпить из фляги. Бандит выпил и, ободренный дружеским участием, попросил Уайлда замолвить за него словечко на суде. Уайлд нагло засмеялся ему в лицо: «И не подумаю. Ты уже покойник, скоро с тобой будет покончено». Выхватив нож, Блюскин ударил Уайлда в горло. Не окажись поблизости врача-хирурга, который поспешил оказать помощь, с Уайлдом было бы покончено. Блюскину оставалось лишь проклинать тупой нож и толстую шкуру коварного «вороловителя».
Нападение это было предостережением, которым не стоило пренебрегать. Но зарвавшийся Уайлд в своей самонадеянности и наглости продолжал выдавать своих сообщников, в том числе, как отметил Дефо, «подростков и брошенных малых детей», которых ранее сам же завлек в свою шайку. И в этом Джонатан Уайлд предвосхитил отвратительный образ Фейджина — скупщика краденого и растлителя детских душ, списанного Ч. Диккенсом с реального мошенника Айки Соломонса, чье имя в течение сорока лет не сходило с газетных страниц в первой половине прошлого века.