— О чём задумались, принцесса Лиссандра? — интересуется Тереза, подав мне руку. — Вижу, вас заботит какая-то неразрешённая задача. Поделитесь?
— Вы тоже собираетесь отправиться к весёлым сестричкам? — простодушно спрашиваю, чем заставляю девушку приподнять бровь. — У них выступают бродячие циркачи? Мы можем сходить на представление все вместе…
Тереза стремительно краснеет, затем фыркает нечто невразумительное и, ухватив меня за локоть, тянет к двустворчатым дверям. По пути Тесса начинает судорожно кашлять, отчего мне становится слегка не по себе. Наконец, мы выходим на воздух, где девушке удаётся отдышаться и даже растянуть губы в вежливой улыбке.
— Как-нибудь в следующий раз, — щебечет Тереза, пока мы направляемся к лужайке с разнообразными фигурами из самшита. — Уверена, мы найдём, чем заняться, дорогая Лиссандра, к тому же вы обещали написать мой портрет. Разве не лучше начать сегодня, чтобы успеть к нашему отъезду?
Стоит принцессе упомянуть о моём увлечении рисованием, я тут же выкидываю из головы все мысли, связанные с Джеймсом, Уильямом и домом весёлых сестричек.
Глава 4
Отец часто говорил,
Что я была маленьким чудом,
На которое он уже не надеялся.
Я часто думала об этих словах,
Даже не догадываясь,
Какой смысл в них вложен.
Вот только я не была чудом,
Я была потерянным ребёнком.
И до сих пор остаюсь им.
Но на этот раз меня некому спасти.
(из дневников Карли)
Проснувшись, я понимаю, что впервые за долгое время ночь прошла без кошмарных сновидений. Чувствую себя отдохнувшей и полной сил, отчего хочется закружиться по комнате, радуясь новому дню. Скинув пижаму, я направляюсь в ванную, напевая прилипчивую песенку из рекламы сока, и забираюсь в душевую кабинку. Прохладная вода бодрит тело и дух, заряжая положительными эмоциями, так что и без того хорошее настроение достигает небывалого пика.
Выключив воду, я заматываюсь в большое махровое полотенце и подхожу к зеркалу, чтобы скорчить своему отражению дурацкую рожицу. Мне требуется секунда, чтобы вспомнить события минувших дней, а посему всё вновь приходится делать наощупь. Отчего-то становится смешно, ведь я даже рассказать об этом никому не могу. Нет, ну серьёзно, я, возможно, единственный в мире человек, не отражающийся в зеркале, а вынуждена хранить этот факт в секрете. И где, спрашивается, справедливость? Может, меня бы взяли в цирк уродов после выписки.
Возвращаюсь в спальню и одеваюсь, отметив, что джинсы стали свободнее, чем две недели назад. Натягиваю белый топ под клетчатую рубашку и завязываю волосы в хвост. Вновь заглядываю в зеркало (привычка — странная штука), а после выхожу из комнаты, направляясь к лестнице. Провожу ладонью по перилам цвета слоновой кости, отмечая про себя, что, если каждый день бегать с четвёртого этажа на первый, чтобы поесть, можно не волноваться по поводу лишнего веса. К тому же здесь вроде должен быть тренажёрный зал с бассейном, чтобы поддерживать фигуру в тонусе, если вдруг кому-то не хватит лестницы. Надо узнать об этом у Джуди (кстати, где она?). Плавать я не умею и не люблю, но в зал раньше ходила. (Правда, больше на йогу или пилатес, как и все мои подруги).
Войдя в столовую, я без особых раздумий беру глазунью, шоколадный батончик и зелёный чай без сахара. Миловидная буфетчица ставит передо мной чашку и желает приятного аппетита. Дежурно улыбаясь (есть с кого брать пример), я поворачиваюсь, чтобы найти свободный столик, и наталкиваюсь на проходящего мимо темноволосого парня. Тарелка с глазуньей подскакивает на подносе и впечатывается в мою рубашку, заставив меня негромко чертыхнуться.
— Извини, — говорим мы почти одновременно.
Он забирает у меня поднос и возвращает на стойку, при этом его лицо не выражает никаких эмоций, кроме какой-то загадочной задумчивости. Буфетчица протягивает мне пачку влажных салфеток, которые я послушно беру, сжав в руке.