(Фридрих Дюрренматт)
Выпив таблетки, я ложусь на кровать и обнимаю себя за талию. Вновь накатывает чувство самобичевания, с которым не так-то просто справиться в одиночку. Не следовало отпускать Лиззи и уходить самой, тогда всё сложилось бы чуточку иначе. Мы ведь взрослые люди, могли бы обсудить сложившуюся ситуацию спокойно, а не разбегаться каждый по своим углам в попытке зализать душевные травмы самостоятельно.
Пока я жалею об упущенных возможностях, дверь в комнату приоткрывается, и в комнату тенью проскальзывает Лиззи. Я молча смотрю, как она движется ко мне и садится на край постели. Раньше мне бы это не понравилось, но на этот раз я даже рада, что она пришла ко мне. Пододвинувшись к стене, киваю на освободившееся место и улыбаюсь, когда девушка ложится рядом.
Некоторое время молчим, думая каждая о своём, и я вдруг понимаю, что мне комфортно рядом с ней. Не знаю, с чем это связано, но она будто близка мне куда больше, чем может показаться на первый взгляд.
— Как ты попала сюда? — едва слышно спрашиваю я. — Что у тебя случилось?
Она отворачивается, но я успеваю заметить отголоски печали на её веснушчатом лице. Впервые за всё время знакомства с Лиззи осознаю, что она ещё ребёнок, по воле обстоятельств оказавшийся в реабилитационном центре.
— Просто перестала быть удобной для своих родителей, — через какое-то время говорит она, подтянув колени к груди. — Сказали, что я сильно изменилась после одного происшествия… наверное, они правы.
— Что за происшествие?
— Я… выпрыгнула из окна мансарды, — она смотрит на меня и расплывается в саркастической улыбке. — Родители решили, что я, таким образом, пыталась привлечь к себе внимание, и упекли сюда. Когда мы сидели на первом приёме у Николсон, они говорили, что в моём сумасшествии есть их вина. Если бы они уделяли мне больше внимания, ничего этого не произошло бы. Но кому от этого легче, а? Они продолжают жить в своё удовольствие, а я закрыта в реабилитационном центре.
— Зачем ты выпрыгнула из окна? Ты ведь могла пострадать.
— Хотела научиться летать, — хмыкает Лиззи, прищурив один глаз. — Как видишь, что-то пошло не так.
С ней никогда не знаешь, говорит она правду или шутит, поэтому нет никакой уверенности в искренности её слов. Лиззи не похожа на девушку, способную выпрыгнуть из окна, но вот кого-нибудь из него вытолкать вполне может.
— Почему ты откровенничаешь со мной? Несмотря на кажущуюся открытость, ты создаёшь впечатление очень замкнутого человека, не привыкшего впускать других в своё личное пространство.
Она пожимает плечами, будто сама не знает причин своей искренности, и я понимаю, что большего от неё не добиться. Вытащив из-под подушки альбом с заложенным меж страниц карандашом, я опираюсь спиной о стену и прикусываю губу, думая, чего бы изобразить. Озарение приходит мгновенно, поэтому я размечаю белый лист едва заметными линиями и начинаю рисовать лицо Лиззи, делая акцент на больших аквамариновых глазах.
— Это твоя мама? — спрашивает Лиззи, отвлекая меня от занятия. — Вы совершенно непохожи. Видимо, ты пошла в отца.
Подняв взгляд, я вижу, что она держит украденный мной портрет, и мысленно ругаю себя, что оставила его на видном месте. Ужасная из меня преступница, даже от улик избавиться не удосужилась.
— Просто красивая женщина, — негромко отвечаю я, вытянув из пальцев девушки лист и положив его в ящик комода. — Увидела где-то, вот и нарисовала, ничего сверхъестественного.
— О, ну, конечно, — хмыкает она недоверчиво, сложив руки на груди. — Она кажется мне знакомой. Наверное, если постараться, я смогу вспомнить, где её видела…
— Я рисую твой портрет, — резко перебиваю я её размышления, потому что меньше всего хочу, чтобы она вспомнила имя незнакомки. — Может, посидишь немного спокойно, чтобы я смогла тебя нарисовать?
На мгновение она замирает, будто удивлённая моим приказным тоном, но всё же садится прямо, распрямив плечи.
— Не нужно растягивать губы, ты ведь не Джокер, — говорю я, взявшись руками за её голову, чтобы придать более подходящее положение. — И не смотри так воинственно, как ты обычно это делаешь. Давай хотя бы на портрете изобразим настоящую тебя, а не ту, кем ты всё время пытаешься казаться?
— В наше время быть собой — накладно, тебе ли не знать, — отвечает она, взглянув на меня сквозь полуприкрытые ресницы. — Каждый так и норовит влезть в душу и натоптать в ней грязными башмаками. Ты ведь тоже не из тех, кто ходит нараспашку, подпуская к себе всех подряд.