Капитан медицинской службы Арсений Соловей пожертвовал собой, спасая товарища, в этом он остался верен законам морского братства: жертвуя своей жизнью, он спас жизнь больного, так мог поступить только врач и человек с большой буквы!
С кем бы я ни говорил об Арсении Мефодьевиче, слова о нем были самые добрые. Ветераны «восьмерки» и не называли его иначе, как «наш доктор». Позднее в честь Арсения Соловья напишут поэму, назовут улицу в гарнизоне, где он когда-то жил. Ходатайствовали и о присвоении ему посмертного звания Героя Советского Союза, но не дали, золотые звезды нужны были иным, здравствующим…
А в восьмом отсеке дым все прибывал. Скоро находиться в нем стало уже невозможно. Тем временем по качке стало ясно, что лодка всплыла. Те подводники, у кого были дыхательные аппараты, включились в них и бросились отдраивать люк на верхнюю палубу. Те, у кого ИДА не было, а такие составляли большинство, старались как можно меньше двигаться и меньше дышать отравленным воздухом. Все с надеждой смотрели на товарищей, пытавшихся отдраить люк, за которым была жизнь. Однако люк упорно не поддавался. Почему так случилось, осталось неясным. Может, от пожара деформировалась раскаленная сталь, может, в спешке кто-то из задыхавшихся подводников начал вращать рукоятку кремальеры в противоположную сторону. Но выйти из восьмого не удавалось. Тем временем отсек быстро наполнялся угарным газом. Быстро израсходовав запасы кислорода в аппаратах, работавшие у люка один за другим падали в бесчувствии на палубу. Когда у люка не осталось никого, к нему пополз выбравшийся из лазарета главстаршина Ильченко. Из последних сил он пытался отдраить кремальеру, от нечеловеческих усилий сломалась даже ручка, но люк не поддавался. Задыхаясь от газа, Ильченко упал в трюм отсека. От сильного удара разошлись на животе послеоперационные швы…
Тем временем на верхней палубе тоже пытались отдраить неподдающийся люк. Вспоминает бывший главстаршина сверхсрочной службы Владимир Юшин: «…Когда я прибежал к люку восьмого отсека, там уже были капитан 3-го ранга Рубеко и лейтенант Петров. Они изо всех сил пытались открыть люк, но это не удавалось. По приказу Рубеко побежал в нос за кувалдой. Когда вернулся, обнаружил, что из-под люка идет горячий воздух. Кто-то из офицеров сказал, что это поступает в отсек воздух высокого давления. Несмотря на то что начали стравливать воздух, люк не поддавался. Сколько прошло времени, я не помню, но люк мы все же открыли».
Самостоятельно смогли выбраться из отсека лишь четверо. Первым перевалился через комингс люка мичман Ермакович. Срывая маску ИДА, прохрипел:
— Скорее! Там все вповалку!
За ним с трудом выбрались еще трое: главстаршина Колойда, матрос Теплов и старшина 1-й статьи Ильченко. Пятый — матрос Фатеев — не смог выбраться и упал обратно в отсек.
— Быстрее, ребята! — командовал спускающимся в дымящееся нутро отсека Рубеко. — Дорога каждая секунда!
Вниз прыгнули сразу восемь. В отсеке был дым и сплошная тьма. Отовсюду слышались стоны и хрипы. Начали вытаскивать отравленных наверх. Вынесли пятнадцать. Их положили прямо у люка. Прибежали матросы и офицеры из других отсеков, те, что вышли ранее. Вынесенных из восьмого буквально выворачивало наизнанку. Они уже ни на что не реагировали, а лишь хрипели и натужно стонали. Что могли сделать прибежавшие на помощь? Умирающих укутывали одеялами, давали нашатырь, делали, как умели, рот в рот искусственное дыхание. Увы, все было уже бесполезно. Много позднее медицинские эксперты установят, что дышавшие более трех часов угарным газом люди в момент выноса находились уже в состоянии клинической смерти: падала сердечная деятельность, останавливалось дыхание, в центральной нервной системе шли необратимые процессы. Но даже тогда, когда подводники восьмого начали умирать один за другим, товарищи все равно боролись за их жизни. Более двух часов продолжались отчаянные попытки вырвать из лап смерти хотя бы одного. Но вот стих последний сдавленный стон. Умерших снесли в кормовую надстройку.
Чудом оставшийся в живых матрос Николай Теплое так писал в своей объяснительной записке о пережитом: «В момент тревоги нес вахту в седьмом. Когда начался пожар, из восьмого начали бросать нам ИДА. Было много дыма. Затем скомандовали: «Быстро в восьмой». Стали перебегать. Капитан-лейтенант Ясько кричал: «Всем включиться в ИДА!» Я добежал до переборки девятого отсека. В это время потух свет. По качке мы чувствовали, что лодка всплыла, и начали отдраивать верхний люк, но он не поддавался. Кто работал, быстро расходовали кислород и падали вниз. Били кувалдой, не помогло. Начали задыхаться. Кто-то открыл воздух высокого давления, но и это не помогло. Затем воздух перекрыли, а потом включили снова. Слышал, что кто-то наверху пытается открыть люк. Было очень жарко. Я добрался до камбуза и начал обливать себя водой, стало чуть легче. На ощупь нашел аккумуляторный фонарик. Осветил отсек. Все лежали. Сверху услышал голос: «Потерпите! Стравим воздух и откроем!» Некоторые уже лежали не шевелясь, другие, задыхаясь, кричали. Из девятого тоже слышал голоса. Подполз и прокричал, что живых у нас уже мало. Потом хотел снова ползти к камбузу и воде, но в это время услышал крик: «Люк открыт! Выходите!» Первым выбрался кто — не помню, потом Колойда, потом Фатеев и я…»