— Но если твой анализ верен, — недоумевающе начал судья, — я не вижу...
— Разумеется, вывод напрашивается сам собой, разве нет? Если на преступнике первоначально были бы плавки, или плавки и халат, или только халат, ему бы не понадобилась одежда Марко, дабы скрыться. Но как я уже показал, одежда Марко как раз и была ему нужна для этой цели. Таким образом, я пришел к выводу, что на преступнике с самого начала не было ни плавок, ни халата, когда он явился на место преступления.
— Но это значит... — произнес пожилой джентльмен, пораженный.
— Именно, — спокойно кивнул Эллери. — Это значит, что с самого начала на нем ничего не было. Другими словами, когда он подкрался к Марко сзади и тюкнул его по голове, он был в чем мать родила.
Оба спутника замолчали под мощный рев «дюзенберга».
— Теперь мне понятно, — негромко произнес судья, — нагота тела Марко — это следствие наготы убийцы. Очень умно. Продолжай, мой мальчик, это просто невероятно.
Эллери моргнул. Он ужасно устал. Настоящий ад, а не отпуск! Но он упрямо продолжил:
— А если убийца пришел голым, то, естественно, возникал вопрос: откуда он явился? Это было самое простое из всего. Он явно не мог прийти голым из дома. И конечно же по шоссе. Прийти голым он мог только из моря.
Судья Маклин непроизвольно распрямил длинные ноги и с удивлением посмотрел на Эллери.
— Хм, — хмыкнул он. — Сдается мне, что из человеческой слабости мы извлекаем образец совершенства. Я не верю своим ушам. Ты доказал, что убийца должен был прийти морем, но я слышал, как не далее чем в воскресенье ты с не меньшей убедительностью доказал, что морем убийца никак не мог бы прийти!
Эллери покраснел.
— Давай, сыпь мне соль на раны! Только вчера вечером я признался, что допустил вопиющую ошибку в моих предыдущих доводах. Да, именно это я и «доказал», что будет вечным памятником моему недомыслию. Отсюда лишь следовало, что некоторые аргументы привели меня к ложным доводам. Мы всего лишь надеялись... Это мой главный промах в этом запутанном деле. Ты помнишь, что мое «доказательство» основывалось на двух убедительных доводах. Первое — Марко, начав писать глубоко личное письмо на террасе перед тем, как его убили, поставил на нем время «час ночи» и упомянул, что он находится один, из чего следовало, что убийца пришел позже часу ночи. Но около часу ночи наступил отлив, и пляж оставался не покрытым водой примерно на восемнадцать футов, и на песке не было следов. Отсюда я сделал вывод, что убийца не мог прийти морем, а пришел по суше, по дорожке. Ты не видишь ошибки в моих рассуждениях?
— Честно говоря, нет.
Эллери вздохнул:
— Это просто, хотя и мудрено. Я и сам не видел ее до тех пор, пока окончательный довод не убедил меня в ошибочности первого и не заставил все перепроверить. Ошибка в том, что мы приняли на веру слова Марко, что в час ночи он находился на террасе один! Он написал, что был один — даже если считать, что он не лгал, поскольку ему незачем было лгать, — но это не значит, что его слова правда. Он просто думал, что находится один! Оба условия — был ли он и в самом деле один или думал, что один, — привели к одному и тому же результату: к тому, что он сидел и писал личное письмо. Я глупо отверг вероятность того, что он мог ошибаться, полагая, что сидел на террасе один.
— Черт подери!
— Теперь очевидно, почему мое первое «доказательство» оказалось неверным. Если Марко только думал, что был один, когда писал письмо, то вполне вероятно, что он мог быть не один; другими словами, что первым пришел на террасу не он, а его убийца, который затаился в засаде.