Нан бросила торжествующий взгляд на Стагарта.
Вызвали к судейскому столу моего друга.
Стагарт поднялся и вышел на середину залы. Он стал против Нан.
Вот речь, с которой Стагарт обратился к суду:
— Господа судьи!
Несмотря на угрожавшую мне три раза опасность быть убитым — один раз в Нью-Йорке и два раза в Вашингтоне — мне все же удалось расследовать это дело и прийти к совершенно другим заключениям, чем обвинительная власть.
Мистрис Юнг невиновна, так же невиновна, как мистер Буоб, и если ее можно в чем-либо упрекнуть, то только в том, что она раньше не потребовала реабилитации своего оскорбленного женского достоинства.
Несмотря на это, мистер Юнг не покончил с собой. Он был убит и в убийстве его я обвиняю Нан Даусон.
Волнение, возбужденное этими словами, было неописуемо.
Но Стагарт спокойно продолжал:
— Я не могу рассказывать, каким образом я добыл улики. Достаточно будет, если я их приведу.
Вот обуглившиеся обрывки четырех писем. Из них видно, что два высших чиновника, имена которых я здесь не назову, находились в заговоре с мистером Юнгом и посвятили его в свои преступные планы против государства.
Когда финансовое положение Юнга пошатнулось, ему не оставалось ничего другого, как прибегнуть к шантажу. Под угрозой обнародовать эти письма он потребовал от тех двух должностных лиц денег.
Ему предложили один миллион.
Он потребовал два миллиона.
Когда на эту сумму согласились, он потребовал четыре миллиона.
Тогда скомпрометированные лица, опасаясь всего худшего, прибегли к отчаянному средству.
Они предложили Нан Даусон, любовнице мистера Юнга, один миллион, если ей удастся овладеть этими письмами.
Но мистер Юнг был очень осторожен и поэтому ей, в конце концов, пришлось отказаться от мысли мирным путем овладеть этими письмами.
Нан Даусон не такая женщина, чтобы остановиться перед средством к достижению цели.
Она решила убить мистера Юнга.
Чтобы отвлечь от себя подозрения, она прибегла к не совсем обыкновенной хитрости.
Нан не довольствуется тем, что у ее ног лежат все кавалеры Нью-Йорка. У нее более утонченный вкус. У нее есть любовник, которого она действительно любит. Это негр, находящийся в услужении у мистера Буоба. Этот негр украл у своего господина револьвер и передал его Нан.
Итак, Нан обладала теперь оружием, которое не могло быть уликой против нее. Нан известна была тайна, которую неосторожно выдал ей мистер Юнг. Прямо со двора, потайная лестница вела в кабинет последнего и дверь в кабинете была искусно замаскирована обоями.
Даже сама мистрис Юнг не знает ничего об этой потайной лестнице, которой пользовался ее супруг при своих любовных авантюрах.
Этой лестницей воспользовалась Нан. Она выстрелила в своего друга на расстоянии десяти шагов; что пуля была послана именно с этого расстояния, доказывает вам сам мистер Юнг.
Стагарт дал знак и в зал вошел врач с отлично препарированным скелетом.
— Это скелет мистера Юнга. Вы видите, что ни одно из ребер не пробито, что не могло бы случиться, если бы выстрел был произведен на расстоянии двух шагов, как утверждает обвинение.
Впрочем, выяснено, что из револьвера, который Нан после преступления вложила в руку убитому, было произведено два выстрела. Одна пуля пролетела мимо мистера Юнга. Мистрис Юнг, известная своим искусством стрелять, наверное бы не промахнулась на расстоянии двух шагов.
Нан нашла письма и тотчас же сожгла их в камине кабинета, чтобы избежать всякой опасности.
Она получила миллион; мне, благодаря тайному посещению квартиры Нан Даусон, удалось спасти обуглившиеся обрывки письма, в котором ей предлагался миллион за совершение убийства.
Проговорив это, Стагарт положил объемистый манускрипт на судейский стол.
Поднялся невыразимый шум.
Публика разделилась на две партии.
Одни аплодировали Стагарту, другие — Нан.
Судьи поднялись и удалились на совещание.
Воцарилась мертвая тишина.
Нан стояла бледная и дрожащая у свидетельской скамьи. Она сразу осунулась. Куда девалась вся ее самоуверенность!
Когда судьи вернулись, председатель объявил, что мистрис Юнг и мистер Буоб оправданы. Нан Даусон была заключена под стражу, и отдано было приказание об аресте негра.
При бешеных криках восторга вышла мистрис Юнг под руку с моим другом из здания суда.
Мы поехали домой.
— На этот раз мне тебе нечего объяснять, — сказал Стагарт, — ты сам должен скомбинировать все мои шаги.
— Да, — ответил я, — я узнал все из твоей речи. Я изумляюсь тебе. Как ты думаешь, что будет с Нан?
Стагарт улыбнулся.
— Как? — воскликнул я. — Ты думаешь, что она будет оправдана?
— Конечно, — ответил он. — Ты удивлен?
Мы живем в стране, где преступление таксируется. То, что выполнено оригинально, возбуждает удивление. А Нан женщина и притом прекрасная, очаровательная женщина.
Американские судьи поймут, что такую молодую, красивую и изящную женщину грешно наказывать смертью. А еще более грешно было бы дать увянуть ее прелестям в тюрьме.
Поэтому ее оправдают.
Так оно и случилось.
Ввиду того, что большинство присяжных высказалось за невиновность Нан, она была оправдана.
Вечером того же дня, все 13 000 мест театра в саду «Мадисон» были заняты публикой, готовившей преступлению шумный триумф.
Четыре года спустя мы встретились с Нан в Баден-Бадене. Она стала еще прекраснее и смеясь рассказывала мне, что несколько недель тому назад из-за нее застрелился один русский князь.
Она непринужденно протянула моему другу руку.
— Война кончилась, — произнесла она со смехом, смотря Стагарту глубоко в глаза. — Знаете ли вы, что я вас любила и что я вас никогда не забуду?
Мой друг ответил улыбкой на ее горячий взгляд.
— Это интересно, — проговорил он. — Почему же вы меня никогда не забудете?
— Потому что вы первый мужчина, которого я встретила до сих пор, — ответила Нан, быстрым движением приподнимая свой шлейф.
Парижские хулиганы
В четвертом этаже одного дома Антуанского предместья Парижа 7 декабря 1907 года разыгралось следующее:
Когда швейцариха отправилась передать madame Марион, как звали квартирантку, полученную на ее имя корреспонденцию, никто не открыл ей дверь, несмотря на то, что она усиленно звонила несколько минут.
— Madame Марион, должно быть, еще спит, — раздался голос из коридора. — Она вчера вернулась домой очень поздно, притом к ней потом еще пришел гость.
— Гость? Вернулась домой очень поздно? — произнесла швейцариха с крайним удивлением и обратилась к говорившей это женщине лет сорока, занимавшей вместе со своим мужем и двумя взрослыми дочерьми квартиру напротив.
— Но ведь я об этом, madame Пино, ничего не знаю. Я видела, что madame Марион вернулась домой около семи часов вечера.
— Она вышла еще раз.
— Это едва ли возможно и совершенно не соответствует ее привычкам.
— И все-таки это так, — стояла на своем госпожа Пино, тогда как злая улыбка появилась на ее лице. — К чему же мне утверждать неправду? Я стояла здесь, у окна, и видела отлично, как она вышла и затем вернулась.
— Разве вы так интересуетесь образом жизни госпожи Марион? — спросила швейцариха довольно ядовито, так как она была крайне недовольна тем, что какая-то квартирантка была более осведомлена о привычках своей соседки, чем она, царица дома и охранительница добрых нравов.
— Зачем же мне интересоваться специально госпожой Марион? — возразила немного смущенно госпожа Пино и сделала маленькую паузу, как бы придумывая подходящий ответ.
Затем она проговорила с напускным равнодушием:
— Я отношусь совершенно равнодушно к госпоже Марион. Ее личность не представляет для меня ни малейшего интереса, но ее образ жизни не был всегда безупречен. О, я знаю, — воскликнула она, когда швейцариха, видимо, собралась прервать поток ее речи, — я знаю, что вы хотите сказать. Конечно. Она разыгрывала из себя даму. Никаких прямых улик против нее не было. Но знаете ли вы, что когда она сходила с лестницы, все перешептывались. Сколько раз ее посещали мужчины!