В первые десятилетия XX века ученые с неослабевающим интересом следили за редкими публикациями Эванса о линейном письме Б. Как и Эванс, они могли лишь гадать, каким мог быть язык табличек. Только одно казалось очевидным: это не был греческий. Сейчас мы ассоциируем Крит с греками, однако дворец Миноса стоял и был славен задолго до того, как на остров пришли носители греческого.
Была и еще одна причина, почему таблички не могли быть греческими, и это предположение высказал сам Эванс (указ, спущенный с археологического Олимпа): язык Кносса не был греческим, потому что жители Кносса сильно отличались от жителей материка, где позднее обосновались первые греки. Мало того: критяне бронзового века, настаивал Эванс, во всех мыслимых отношениях превосходили своих современников на материке.
В ранних работах о критской письменности Эванс вполне резонно предположил, что цивилизация Кносса представляла собой форпост материковой микенской. Но, открывая в Кноссе все новые сокровища и видя на отреставрированных фресках прекрасные растения, игривых животных, красивых мужчин и женщин в великолепных одеждах, Эванс решил, что цивилизация Кносса старше микенской и более развитая, чем материковая. Вскоре (растущая одержимость заметна в его работах) Эванс влюбился в “своих” критян, искусство и архитектура которых казались ему гораздо утонченнее всего найденного Шлиманом в Микенах.
“По мере продолжения раскопок… «микенская» культура материка перестала казаться адекватным стандартом для описания достижений критской цивилизации”, – писал Джон Майрз, бывший помощник Эванса. Вскоре Эванс убедился, что культура Кносса являлась совершенно самостоятельной. Он назвал ее минойской – по имени правителей острова. Несколько найденных на материке образцов линейного письма Б, по мнению Эванса, указывали, насколько распространено было минойское влияние. Он утверждал, что Крит не был колонией материка – скорее наоборот. По словам Томаса Палэмы, взгляд Эванса на соотношение минойской и микенской культуры пропитался “величием Британской империи”.
В археологии слово Эванса было законом. Если минойская культура отличалась от микенской, следовательно, и язык минойцев был другим. Даже если носители греческого языка пришли в Микены раньше, чем предполагалось, постепенная эллинизация никак не коснулась Крита с его самостоятельной культурой и языком. Было ясно (по крайней мере Эвансу), что язык линейного письма Б являлся исконным минойским языком. Поскольку позиция Эванса была в науке доминирующей, ее вскоре приняли почти все. Нескольких ученых, пытавшихся спорить, подвергли остракизму.
Однако это не помешало и ученым, и публике с энтузиазмом рассуждать о том, что, возможно, минойского языка не существовало вовсе. Версии разделились на нелепые (что минойцы говорили на баскском языке) и правдоподобные (что те говорили на этрусском языке).
Все это на десятилетия задержало дешифровку линейного письма Б. Но было и кое-что еще: Артуру Эвансу линейное письмо Б попросту оказалось не по зубам.
Многим своим неприятностям Эванс обязан случаю. У дешифровщиков египетских иероглифов имелась билингва – Розеттский камень, а в случае линейного письма Б ничего подобного не обнаружилось ни при жизни Эванса, ни после его смерти. Кроме того, хотя Эванс корпел над табличками много лет, он не владел научным анализом, а это единственный способ для дешифровщика справиться с кодом, если неизвестен и язык письменности, и сама письменность. “Казалось, у Эванса не было плана решения задачи, – отмечал позднее Джон Чедуик. – Его предположения во многих случаях оказывались здравыми, однако это были разрозненные наблюдения, он так и не заложил в основу своих поисков никакого метода”. Эванса пленяла идея иконичности, весьма соблазнительная, когда имеешь дело со знаками линейного письма Б. Эванс, как и любой археолог того времени, изучил метод дешифровки египетских иероглифов, но метод Шампольона оказался здесь непригодным. Для Эванса камнем преткновения стала концепция детерминативов, знаков внутри картуша, которые сигнализировали о том, что слово относится к определенной категории, например “мужчина”, “женщина”, “царь”.
Так как в линейном письме Б много самостоятельных знаков, Эванс заключил, что они должны быть детерминативами (хотя бы некоторые из них). Он выбрал один особо привлекательный знак: 
. Эвансу он напоминал трон, если смотреть сбоку, с торчащим скипетром: “Трон с высокой спинкой,