– Если ты все это придумала, – произнес он наконец, – то ты настоящий писатель. Могла бы сочинять романы. А может быть, ты привидение? Хотя на вид – настоящий человек, – добавил он, коснувшись руки Лидии.
– Но чувствую себя привидением, – с горечью ответила та. – Я из двадцать первого века, из другого мира. Непонятно, как я сюда попала, – как будто в картине была дыра в прошлое.
– И что ты думаешь делать? – спросил Титус. – Останешься у нас навсегда?
– Не знаю, – устало ответила Лидия. – Сейчас у меня просто нет сил думать об этом.
– И почему все это произошло именно с тобой?
– Не знаю. Мальчик-птица сказал, что у меня необычные руки.
– Ты очень хорошо рисуешь. Я видел портрет обезьянки.
Лидия покраснела. Свой блокнот она забыла в мастерской.
– Я тоже рисую, – печально произнес Титус, – но у меня не выходит. Отец хвалит по доброте душевной, но я вижу, что он в меня не верит. Мне никогда не стать таким, как он.
Лидия не знала, что ответить.
– Даже ты рисуешь лучше меня. Хоть ты младше, да еще и девочка.
Лидия хотела было ответить, что это не имеет никакого значения – девочка она или мальчик, но тут за окном раздался страшный гром – разразилась гроза. Лидия подскочила на месте – за последние дни она привыкла ко многому, но вот грозы боялась, как и прежде.
– Ты боишься спать одна? – спросил Титус. – Можешь пойти к Хендрикье.
Лидия кивнула. Титус показал ей каморку рядом с кухней. Прислушиваясь к похрапыванию служанки, Лидия на ощупь добралась до кровати. Хендрикье сквозь сон протянула руку и пробормотала, что бояться нечего и завтра все будет хорошо. Лидия забралась в теплую и тесную постель, где мгновенно почувствовала себя в безопасности, хотя за окном по-прежнему бушевала непогода и сверкали молнии. Уснула она, крепко сжимая в руке свою коробочку с пастилками.
Заградительные дамбы
Лидия жила у Рембрандта уже больше недели. Довольно скоро она заметила, что характер у него трудный. В хорошем расположении духа старик брал девочку с собой в мастерскую и показывал, как растирают и смешивают с маслом краски, как натягивают холст на подрамник и как его грунтуют перед тем, как начать писать картину. Но иногда настроение у Рембрандта портилось, и тогда к нему было не подступиться. В такие дни Лидия отправлялась за покупками вместе с Хендрикье или Титусом. Амстердам был большим городом, в роскошных домах здесь жили сытые и довольные люди: тут и там виднелись лавки, из которых выходили покупатели с полными снеди и прочих товаров корзинами. Титус объяснил Лидии, что в город часто заходят корабли из дальних стран и привозят чудесные ткани, пряности и прочие диковины.
А вот погода была отвратительная. Изредка выглядывало солнце, но потом снова припускал дождь. Лидии стало казаться, что Амстердам – самое дождливое место на земле.
Однажды, дожидаясь Хендрикье, которая зашла в сырную лавку, Лидия увидела сердитого адвоката, который на днях заглянул в мастерскую Рембрандта. Он беседовал с другим господином, одетым в черное, и, заметив Лидию, указал на нее и что-то сказал своему спутнику. Лидия юркнула в лавку и, подав знак Хендрикье, которая разговаривала с лавочницей, спряталась в темном углу за большими сырными головами. Через мгновение она услышала, как мужчины заходят в лавку.
– Вот вы где, Хендрикье Стоффелс, – протянул адвокат. – Я видел девочку на улице – ту, что живет у вас. Я имел беседу в магистрате, и там решили, что о ней позаботятся. Где она?
Лидия увидела, как лавочница открыла было рот, но тут же закрыла.
– Ах, та девочка… – ответила Хендрикье, – она ушла по своим делам.
– Сообщите ей, что ее заберут в ближайшие дни. Она будет жить в богадельне, пока мы не пристроим ее куда-нибудь служанкой.
Дверь лавки захлопнулась, и Лидия выглянула из своего укрытия.
По дороге домой вид у Хендрикье был озабоченный.
– Не знаю, что и делать, Лидия, – вздохнула она наконец. – С магистратом шутки плохи. Мы и так у них на дурном счету.
Вечером они обо всем рассказали Титусу, который тоже забеспокоился, но предположил, что в магистрате сейчас столько дел, что Лидию, наверное, заберут не сразу. И все же вечером девочка никак не могла уснуть: в ушах звенело слово «богадельня». Наверно, ужасное место! Лучше там не оказываться. Но и у Рембрандта оставаться нельзя, это она понимала. Куда же податься? За окном лил дождь, барабаня по стеклам.
На следующее утро Лидия проснулась от громких голосов и сразу встала. В окно она увидела, что дождь прекратился, но небо не прояснилось, и к тому же поднялся сильный ветер. Джинсы за ночь не высохли, пришлось натягивать их влажными и холодными. На кухне Лидия увидела Рембрандта, раскрасневшегося и взъерошенного. Он спорил с Титусом и Хендрикье.