— Дмитрий Алексеевич, дорогой вы мой, на вас смотрит вся Европа! — говорила высокая сухощавая женщина с тщательно уложенными седыми волосами. — В буквальном смысле вся Европа! И даже весь мир!
Главная хранительница отдела голландской живописи молитвенно сложила руки.
Она никак не могла примириться с тем, что это произошло.
Великое полотно Рембрандта находилось в ее ведении.
Она считала это событие огромной удачей, вершиной своей музейной карьеры, надеялась написать серьезную научную статью или даже монографию великой картине — и неожиданно удача превратилась в кошмар, в несчастье, в катастрофу.
Ну почему, почему маньячка с ножом набросилась на холст именно здесь, в Эрмитаже? Почему это не случилось где-нибудь в другом месте, во время европейского турне картины — в Прадо, или в Уффици, или в картинной галерее Пражского Града.., нет, эта сумасшедшая не нашла ничего лучшего, как сделать это в Петербурге…
Дмитрий Алексеевич Старыгин отступил на несколько шагов и осмотрел повреждение холста.
— Не так уж страшно, Агнесса Игоревна, — проговорил реставратор, — один короткий разрез, с аккуратными краями. Вот тут внизу, как раз между сапогами лейтенанта. Я постараюсь сделать это за два-три дня. Будет незаметно…
— Только не торопитесь! — Седая дама округлила рот. — Ведь после вашей работы картину осмотрят эксперты страховой компании, чтобы оценить величину ущерба и размер страховки.., поэтому важна не быстрота, а тщательность работы!
— Вы ведь знаете, что на эту картину уже дважды покушались, — продолжал Старыгин, внимательно осматривая края разреза, — в 1915 году некий сапожник, оставшийся без работы, вырезал кусок из правого сапога лейтенанта ван Рейтенбюрха, а в 1975 году бывший школьный учитель набросился на картину с хлебным ножом и нанес капитану Баннингу Коку и тому же лейтенанту Рейтенбюрху дюжину ран…
За разговором он придвинул к огромному станку, на который было натянуто полотно, передвижной прибор для ультразвукового исследования и склонился над его экраном.
Реставратор замолчал.
Он молчал еще несколько минут, и это молчание становилось все более напряженным, все более тягостным. Воздух в комнате словно наэлектризовался.
— В чем дело, Дмитрий? — хранительница почувствовала его волнение и шагнула ближе. —Что-то не так?
— Не так, — Старыгин отступил в сторону, вынул из брючного кармана белоснежный платок и вытер пальцы. — Очень даже не так.., взгляните сами…
В это время дверь комнаты распахнулась, и в нее колобочком вкатился кругленький седенький старичок с младенчески розовым лицом и длинными, лихо закрученными усами. Он взволнованно сжимал маленькие ручки, на его лице было выражение радостного предвкушения, какое бывает у детей накануне праздника.
— Где она, Анечка? Дайте мне на нее взглянуть!
— Иван Филаретович! — хранительница повернулась к вошедшему. — Позвонили бы заранее, я бы встретила вас…
Иван Филаретович Крестовоздвиженский, занимавший пост главного хранителя голландской живописи до нее, был для Агнессы Игоревны высочайшим авторитетом.
— Что ты, Анечка, — он ласково улыбнулся и достал круглые очки в металлической оправе. Я вполне еще могу самостоятельно перемещаться.., тем более в такой день.., самый счастливый день моей жизни.., день, когда я увижу эту картину…
Воздев очки, на нос, старичок подкатился к картине, потом отступил назад, чтобы окинуть ее взглядом, и снова приблизился.
— Очаровательно, — проговорил он наконец, с некоторым разочарованием в голосе. — Очень хорошая копия! Но где же подлинный Рембрандт?
— Копия? — как эхо повторила Агнесса Игоревна. — Почему копия? Это подлинник…
— Нет, — оборвал ее Старыгин. — Я как раз хотел вам показать…
— Нет, Анечка, это копия! — запальчиво воскликнул Иван Филаретович. — И ты должна была это сразу узнать!
Хранительница переводила взгляд с одного собеседника на другого, ничего не понимая.
— Барабан, Анечка, барабан! — старичок подкатился к правому краю картины, туда, где из-за обреза холста, как из-за театральной кулисы, выглядывал барабанщик. — Барабан не прострелен!
— Боже мой! — дама прижала руки к щекам. —Как же я не обратила внимания…
— Посмотрите сюда! — привлек ее внимание Старыгин.
Агнесса Игоревна склонилась над экраном ультразвукового сканера, увеличила резкость…
— Что это? — она отстранилась, совершенно растерянная. — Под этими красками…
— Под копией «Дозора» другая картина, — проговорил реставратор, сдвигая раму сканера.
Агнесса Игоревна едва ли не без чувств упала на стул.
— Но это же катастрофа! — прошептала она и покрылась смертельной бледностью. — Это же скандал мирового масштаба!
В дверь постучали, и вошел представитель пресс-службы Эрмитажа.
— Что мне сказать журналистам? — осведомился он. — Уже толпа набежала и телефоны обрывают!
Агнесса Игоревна прижала руки к горлу, как будто ей не хватало воздуха.
— Что, все так плохо? — испугался вошедший и сделал шаг ближе к картине.
Старыгин мигом втиснул свое крупное тело между ним и картиной, так чтобы ничего нельзя было рассмотреть.
— Пока не говорите журналистом ничего определенного, — твердо сказал он, — размеры повреждения уточняются.
Выпроводив опасного гостя за дверь, он велел Агнессе Игоревне взять себя в руки и немедленно обращаться к самому высокому начальству.
— Да, Анечка, теперь это уже не нашего ума дело, — подал голос Иван Филаретович.
В ожидании начальства Старыгин не терял времени даром. Через несколько минут он повернулся к искусствоведам и сообщил:
— Явно какой-то мифологический сюжет. Точнее скажу позже.
— Но холст…
— Холст семнадцатого века, — подтвердил Старыгин ее недоговоренную мысль. — Поэтому сначала и не обратили внимания…
— Боже мой! — Агнесса Игоревна снова побледнела и опустилась на стул. — Что же это.., как же.., что же теперь будет…
— Что будет — трудно сказать, — отозвался реставратор. — Я не Нострадамус. А вот что было можно предположить: кто-то взял холст соответствующего времени и подходящего размера и выполнил на этом холсте приличную копию «Дозора».
На некоторое время в комнате воцарилась тишина.
— «Прощание Гектора и Андромахи», — сообщил Старыгин через короткое время. — Если, конечно, я не ошибаюсь…
— Не ошибаетесь, голубчик, — подтвердил Иван Филаретович, который до сих пор безмолвно стоял за спиной реставратора, — Херман ван Свеневельт, современник Рембрандта. А вот где она хранится, то есть хранилась — не скажу, запамятовал.., склероз, знаете ли!
— Не кокетничайте, Иван Филаретович! — усмехнулась Агнесса Игоревна. — Не можете же вы помнить все обо всех голландцах семнадцатого века!
— Раньше помнил! — горестно вздохнул старичок.
— Не беда! — Старыгин отошел к столу с компьютером. — На что существует Интернет?
Он включил компьютер, дождался загрузки системы и пощелкал «мышкой».
— Не верю во все эти новомодные штучки! проворчал старый искусствовед. — Специалист должен полагаться на собственные глаза и руки.., и на собственную память!
— Тем не менее иногда это бывает очень полезно! — Старыгин повернулся и сообщил:
— По данным Интернета, картина Хермана ван Свеневельта «Прощание Гектора с Андромахой» принадлежала к собранию замка Шварценфельд в Чехии…
— Тамошнего хранителя я знаю! — взволнованно проговорила Агнесса Игоревна. — Мирослав Пешта.., надо созвониться с ним…
— Постойте, — прервал ее Старыгин. — Я же сказал, что картина принадлежала к собранию замка, принадлежала до июня прошлого года, когда она была среди ряда других произведений искусства продана с аукциона…
— Продана! — разочарованно протянула дама.
— Ну да, ряд полотен не самого первого ряда продали с аукциона. Приобрел «Гектора и Андромаху», а также три другие работы голландцев семнадцатого века, некий коллекционер русского происхождения, проживающий в Карловых Барах…