— Я полагаю, — закончил наш друг, — что Джонсон, перемахнув границу, почел за лучшее не возвращаться на родину, а, распродав драгоценности и сделав на этом хороший бизнес, зажить припеваючи где-нибудь в укромном уголке.
Ранним апрельским утром, в самый канун отъезда, мы зашли проститься с Ван Сином. Какой-то старый тибетец со спутанными волосами, в грязном одеянии и истасканных до дыр шерстяных сапогах, стоя у порога медпункта, хватался за халат Ван Сина, поднимал большие пальцы на руках и бормотал что-то по-тибетски, показывая на восток.
— Он почти ослеп от трахомы, — смущенно и вместе с тем с выражением гордости в глазах объяснил нам Ван Син. — Я вылечил его, он увидел свет и теперь благодарит и кричит: «Свет с востока… Свет пришел с востока…».
Низко над соседними изломами заснеженных гор нависло восходящее солнце. Из лиловой поволоки тумана вставали красноватые стены дворца далай-ламы Поталы, белые постройки Лхасы. Утесом поднималось неподалеку от реки серое здание электростанции, и в солнечных лучах ярко пылали стекла на его фасаде.
…Четвертый месяц уходила все дальше и дальше на запад вдоль гор Ган-дис-ри наша партия. Сорок человек — китайские и тибетские рабочие, китайские горные техники, радист, переводчики. Автомашины на гусеничном ходу — вездеходы, рация, палатки, оборудование, запас горючего и двое нас, советских геологов, командированных нашим правительством в числе других специалистов для оказания помощи в строительстве нового Китая. Два наших отряда — Васи Кузнецова и мой — то сходились вместе, то расходились, двигаясь параллельными маршрутами. Ложились на карты значки: цинк, свинец, медь, серебро, урановая руда, ртуть, залежи буры; складывали в машины ящики и мешки с образцами горных пород.
В середине августа обе группы сошлись на высотах у озера Таши-Буп-цо. Дико и как-то странно было кругом. Далеко на север уходила тоскливая щебенчатая равнина Чжан Тана. К морской сини неоглядного озера подступали крутые берега с распластанными по ним кустарниками терескена, колючей крушины и тугими, как проволока, пучками кобрезии. На приозерной террасе громоздились снегоподобные шары, валы и пирамиды из разбитых ветром пластов соли. Они горели на солнце слепящим светом и временами курились в ветровых потоках искрометной пылью. На зелено-буром, точно линялом ковре травяных склонов соседней промоины — сая чернели палатки летнего стойбища, бродили яки и овцы. По дну сая мчался к озеру шумный, кипящий на камнях пеной, поток. В сиреневую даль горизонта четко вписались зазубрины ближних хребтов.
— Смотри-ка, Алексей, — говорил мне Вася, когда я встретился с ним на приозерной высотке, — какая картина! Какое неповторимое сочетание красок. Эх, художника бы сюда, художника!
Было решено сделать у озера Таши-Буп-цо кратковременную остановку и разведать окрестности.
Наш отряд быстро подружился со скотоводами соседнего пастбища. В эти глухие, отдаленные места еще не проникла культура, и кочевники со страхом, шепча молитвы, рассматривали никогда не виданные вездеходы. Многие крутили ручные мельнички «хурдэ» с текстами молений. С удивлением, точно глядя на какую-то глупость, наблюдали они за нашим купаньем в ручье на дне сая. Все они носили разноцветные рубахи из хлопчатобумажной ткани, поверх которых надевали шерстяные халаты или шубы из бараньих шкур, а на ногах — шерстяные сапоги самых пестрых расцветок. Как видно, они никогда не расчесывали своих черных волос, падавших космами или небрежно окрученной косой на плечи из-под широких войлочных шляп.
Принимали нас тибетцы гостеприимно, угощали неизменной в Тибете дзамбой — чаем с маслом и кусочками ячменного теста, недоваренным грубым мясом яков и корешками трав. А мы дарили им консервы, сухие фрукты, сухари и галеты.
Бывали и они у нас. Обычно мы собирались по вечерам у костра, около палатки радиста, рядом с махиной гранитного валуна.
Я не могу точно сказать, кто первый из наших гостей-тибетцев заговорил о том, что случилось в пустыне. Может быть, женщины со стеклянными бусами на бесчисленных косичках и медными амулетами на халцедоновых ожерельях. Может быть, прифрантившийся парень-пастух в ярко-желтом халате с бамбуковой дудочкой в руках. Может быть, сидевшие кучкой пожилые мужчины. Мы не понимали по-тибетски, и Ли Сяо передавал нам слова пожилого степенного Нгабо Туптена. В переводе Ли Сяо повествование Нгабо Туптена звучало примерно так.