— Мясо, — сказал он, принимаясь разделывать ее. — Хорошо!
— Думаешь, у нас не будет неприятностей?
— Пусть Нуурлак придет и потребует денег за своего барана, — произнес Конан, широко улыбаясь. — А еще за потраву луга и за воду из речки. И за воздух, испорченный моей лошадью!
Риго не выдержал и рассмеялся.
Насытившись, бритунец долго наблюдал, как Конан обгладывает баранью ногу, зажаренную на угольях. В его манерах вовсе не было нарочитой грубости и неряшливости, с которой варвары ассоциируются у цивилизованных людей. Чавкал и сопел он, как всякий другой, срыгивал в меру, а запачканные жиром руки вытирал вовсе не об одежду, а о волосы, чтобы те аккуратнее лежали и не падали на глаза. Сокрушая челюстями сухожилия, Конан производил впечатление здорового молодого животного, а животные едят красиво.
— Сюда идут, — сказал он, бросив обглоданную кость в огонь. — Семеро. У них два факела.
Риго собрался вынуть саблю из ножен, но варвар отрицательно покачал головой. Он сидел, скрестив ноги и выпрямив спину, сполохи огня озаряли его лицо и заставляли глаза вспыхивать ледяным светом.
Подошедшие к костру оказались декханами, такими же, как и мужчина, встреченный в поселке.
— Мир вам, — приветствовал их Риго. — Проходите к огню, располагайтесь.
Но пришельцы остались стоять. Они хмуро смотрели на остатки трапезы и молчали. Молчание это было тягостным. Наконец один из них, сутулый, с длинным смуглым лицом, обрамленным совершенно седой бородой, произнес:
— Дадабай просил вас уйти. Это была просьба всех нас. Теперь будет несчастье.
— Мы не боимся, — ответил Конан, не глядя на говорившего.
Тот сверкнул глазами и сказал гневно:
— Еще бы, конечно, вы не боитесь, пришлые люди с оружием. Чего вам бояться? Вы уйдете. Разве Нуурлак-бек станет разыскивать вас, чтобы наказать за ваше нахальство? Зачем ему? Мы всегда у него под рукой. Он накажет нас.
Риго рассердился в ответ.
— Мы сразу объявили, что заплатим. Возьмите, уважаемый, деньги за барана и отдайте их вашему грозному Нуурлаку. Недавно он перехватил большую добычу, вряд ли его опечалит потеря одного тощего ягненка.
Седобородый покачал головой.
— Вы не знаете Нуурлак-бека.
— Не знаем, — подтвердил Конан.
— Но не прочь узнать о нем побольше, — добавил лорд-без-земли.
— Я расскажу, — мрачно изрек седобородый.
— Может, тогда вы поймете, что наделали. Остальные шестеро стояли за его спиной. Костер неравномерно освещал их лица, выхватывая из мрака то одно, то другое. Риго отмечал в этих лицах сходство, поначалу неуловимое: оно заключалось в страхе и нужде, которые исказили одинаковым образом прежде различных людей.
— Я Азамат, — назвался седобородый. — Некогда я был старостой в Джизаке. Эти люди надеялись на мой ум, и они ошиблись. Я не смог их защитить, когда в окрестностях появился черный пес аль-Зафар со своими нукерами. Откуда он взялся, знают только демоны смрадной преисподней — не иначе, его выгнали оттуда в наказанье нам… Аль-Зафар грабил Джизак и другие окрестные селенья несколько лет кряду. Немногие решались сопротивляться ему, а те, кто решился — давно мертвы.
Поговорив с другими старостами, я направил своего сына в Султанапур с жалобой на злого вора. Скоро прибыл отряд стражи. Они разместились у нас, но аль-Зафара не нашли — он ушел далеко в степи. Солдаты требовали еды и за одну луну ограбили нас так, как не грабили нукеры за полгода. Когда нам нечем стало их кормить, они бросили нас — и вернулись восвояси. А через три дня аль-Зафар был здесь.
— Что, шакалы, не помог вам султан? — крикнул он и хлестнул меня камчой. Мой сын был рядом и заступился за меня… Аль-Зафар ударил его саблей, и мой мальчик умер.
Те сады и поля за садами принадлежали нам. Не слишком много дохода они приносили, но мы жили и не боялись рожать детей. Когда аль-Зафар стал забирать большую часть урожая, стало худо. Но скоро сделалось еще тяжелее.
Нуурлак пришел и объявил, что возьмет нас под защиту, если мы согласимся признать его господином. И мы признали, хоть и не слыхивали раньше ничего об этом человеке. Да и человек ли он? Пришел Нуурлак из далеких мест, чужак чужаком, только видно было, что он — еще больший разбойник, чем аль-Зафар… Мы согласились, и стал Нуурлак — Нуурлак-беком. И только после этого выяснилось, что аль-Зафар — его подручный.
Вот так и стали мы рабами. Сначала он нам благодетельствовал — возвращал крохи из украденного аль-Зафаром. А потом вышло, что все мы его должники. Сады теперь его и поля, хоть по-прежнему мы работаем на них. Это бы еще не худо, а вот только требует он все больше и больше. Выбирает дом и увозит оттуда чью-нибудь жену или дочь. Плати выкуп. А не заплатишь — пленнице лютая смерть.
Дадабай, с которым вы говорили, должен выкупить дочь. Но теперь Нуурлак-бек все равно ее казнит — из-за барана, которого вы съели. Дадабай по обязанности должен отвечать за скотину. Даже если принесет он деньги, разгневается Нуурлак. А теперь скажите, сладко вам было есть этого барана?
— Сколько денег нужно отдать за дочь пастуха? — спросил Конан.
— Две серебряные монеты, храбрый чужак с оружием, — отнечал Азамат.
Риго остолбенел от изумления.
— Ни у кого в Джизаке не найдется двух серебряных монет?
— Что с ним разговаривать, — жалко улыбнулся один из пришедших и потянул старосту за рукав халата. — Это же белые бродяги. Они только говорят на нашем языке, но не понимают слов.
— Мы набрали медью стоимость одного серебряника, — сказал Азамат. — Но Нуурлак-бек может и не взять наших медяков. Аббасу из селения Нукта он швырнул медь в лицо, а его жену посадил на кол. Аббас два дня смотрел, как она умирает, и сошел с ума.
— Сколько у Нуурлака людей? — Конан спрашивал прямо и четко, не позволяя себе отвлекаться на излишние подробности.
«Что он задумал?» — мелькнуло в голове у бритунийца.
— Сорок нукеров и аль-Зафар, который стоит десятка человек.
— А сколько мужчин можно набрать по всем окрестным селениям?
— Сотни три… — Азамат тоже не понимал, куда клонит этот странный синеглазый чужак.
— И почему же головы ваших врагов до сих пор не висят на заборах? Почему кишки Нуурлака не намотаны на верхушку какой-нибудь чинары? Почему аль-Зафара еще не скормили собакам?
Голос варвара прогремел в ночи так, что даже пламя костра всколыхнулось.
— Кром великий! — продолжал Конан. — Если вас, триста трусов, пугает сорок человек, зачем же вы пришли сюда? Портить нам аппетит?
— Смелый чужак с оружием позабыл, что мы — простые декхане, — с горечью староста опустил глаза, но варвар перебил Азамата без всякого почтения к его сединам:
— Вы боитесь обученных, сильных воинов. Глупцы! Как бы ни был силен воин, ударом мотыги по лбу можно его свалить, Неужели вы не знали этого? Я дам вам денег, хоть вы их и не заслужили, и вы какое-то время сможете спасать ваших женщин, которых вы тоже не заслужили, раз не умеете защитить. Держи кошелек, трус, староста трусов, и пусть жители селенья Нукта завидуют вам, пока их жен сажают на колья. А теперь слушайте: если вы поможете нам, все вместе, мы убьем Нуурлака и вернем вам украденное. Но если вы, подобные сороконожкам, снова забьетесь в свои щели — Нуурлак раздавит каждого из вас по одиночке.
— Что с ним говорить! — снова сказал один из декхан. — Они же не понимают наших слов.
И шестеро жителей Джизака разошлись восвояси, спотыкаясь в темноте. Азамат, сжимая в ладони кошель, вдруг повалился на колени и зарыдал.
— Проваливай, — буркнул Конан и отвернулся от него.
Старик удалился в темноту, но тягостное чувство осталось висеть над костром, словно невидимый полог.
— Мы даже не предложили им поесть, — произнес бритуниец сумрачно, на что Конан как-то криво усмехнулся.
— Ты нехорошо с ним обошелся, — добавил Риго после короткого молчания.
— Разве? Я дал ему денег, — напомнил варвар. Сейчас лицо его не было детским, оно окаменело, а синие глаза северянина сделались грозового цвета.
— Твои деньги ему тяжелее удара кнутом. А ведь он — старый человек. К тому же разбойники убили его сына. Наше появление сулит этим людям новые беды, а мы даже не попытались утешить их.
— Зато я попытался сделать большее, — возразил Конан. — Старик потерял сына, но юноша погиб молодым и здоровым. Он не пожалел своей только начавшейся жизни, чтобы уберечь достоинство отца. А ради чего живут эти декхане?
— У крестьян вообще другое представление о достоинстве, — сказал Риго. — Благородство для них — честный труд на земле.
— Верно, — Конан кивнул. — Земля — смысл их жизни. Я иногда думаю о таких вещах, когда нечем заняться, а под рукой нет выпивки и женщин. Вот, скажем, смысл моей жизни — битва. Отними у меня битву, и чем я стану? Отбросом, разлагающимся куском плоти. У этих людей отняли смысл их жизни, и они ничего не совершили, чтобы вернуть его. А когда я предложил им объединиться и защитить себя — не ограбить кого-нибудь, не добыть сокровище, а просто защитить себя, они назвали меня бродягой. Помнишь? Риго смутился.
— Не думаю, чтобы битва была единственным, что заставляет тебя жить, — возразил бритуниец. — Тебе ведь не все равно, на чьей стороне ты бьешься?
Варвар задумался, что вызвало сильное напряжение во всем огромном его теле. Бритунцу даже послышался легкий скрип, будто бы раздавшийся в косматой голове северянина. Наконец с неимоверным усилием Конан подобрал нужные слова.
— Эта битва началась задолго до меня и не кончится, пока стоит мир, — произнес он убежденно. — Всякие ученые дураки, особенно маги, говорят о равновесии между светлым и темным, добрым и злым. Так вот — враки все это. Нет никакого равновесия. И я знаю сторону, за которую бьюсь, в какой бы войне я ни участвовал. Даже когда я ворую или разбиваю кому-нибудь голову в пьяной драке, я все равно не на темной стороне. А битва идет всегда, хотя порой мы видим странные ее проявления. Вот утро — что как не битва между ночью и днем?
— Да ты, оказывается, поэт! — язвительно улыбнулся Риго.
Конан покраснел и сказал:
— Если ты кому-нибудь ляпнешь об этом, я сломаю тебе хребет.