В самой фратрии Тейвели постепенно суживается число родов, мужчины которых могут быть палолами. В этом также есть своя закономерность. Когда-то было четыре таких рода, теперь их всего два. Как объяснить, почему это произошло? Конечно, можно сказать, что эти два рода, завладевшие привилегией поставлять палолов, оказались сравнительно богаче и сильнее остальных. Но это не объяснение для тода. Им нужна красочная легенда. В ней могут быть даже подлинные факты. Для убедительности. Почему, например, из рода Кудр больше не берут палолов? Оказывается, семь или восемь поколений тому назад произошло вот что. В страну тода вторглись воинственные курги. Они напали на священный манд и угнали буйволиц. Палолом в этом манде был человек из Кудр. Когда курги забирали буйволиц, они коснулись палола. И палол, конечно, потерял свой сан. Он был не из храброго десятка и до того расстроился случившимся, что уселся около храма и стал ждать, когда снова станет палолом. А его помощник, который был из другого рода, устремился за кургамн в погоню. Он хотел отнять у них буйволиц и колокол «мани», украденный из храма. Когда курги увидели калтмокха, они пообещали вернуть буйволиц, если тот наполнит «мани» золотыми монетами доверху. У калтмокха была одна монетка, и он положил ее в колокол. И колокол вдруг наполнился монетами. Курги взяли деньги и отдали «мани» и буйволиц. По дороге они обнаружили, что деньги исчезли, и погнались за калтмокхом. Тот увидел, что дела его плохи, и обратился к Текерзши. «Пусть высокие горы расколятся, — взмолился он, — пусть скалы треснут, пусть деревья упадут!» И раздался страшный грохот. Горы раскололись, и деревья упали. Курги испугались и покинули страну тода. Тогда племя решило отстранить трусливого палола от его должности и не брать больше жрецов из рода Кудр.
Целый день жрец занят на своей священной ферме. Его можно видеть сбивающим масло, выходящим из лесу с вязанкой дров, суетящимся около буйволиц. Конечно, когда на руках у тебя хозяйство, отдыхать не приходится. В Кандельманде в «уршали» жрец из рода Мельгарш. Он еще молод, хорошо сложен, копна густых волос спадает ему на глаза. Но паликартмокх, как называют его, всегда мрачен. Он смотрит на мир и на людей исподлобья, как будто недоверяя им. Со мной он не разговаривает и близко не подходит. Это запрещено. Но перед фотоаппаратом позирует охотно и молча выполняет мои просьбы. Я наблюдаю за ним, стараясь понять смысл того, что он делает. Жрец знает об этом, но сохраняет полную достоинства серьезность, как будто ничего не случилось. Он даже не смотрит в мою сторону. Временами мне кажется, что этот человек живет за невидимой прозрачной плоскостью, пройти которую я не могу.
Я вижу, как каждое утро паликартмокх, повернувшись к восходящему солнцу, держит ладонь ребром у лба и носа. Он что-то шепчет, но слова не долетают до меня. Потом опускается на колени у храма и касается лбом изгороди. Через несколько мгновений он, сверкнув пятками, исчезает в низком входе храма. Что жрец делает там, мне пока неизвестно. Он снова появляется, в руках у него две палочки. Он сосредоточенно вращает одну из них и дует на сухие листья. Это огонь для очага. Голубой дымок просачивается сквозь крышу фермы.
Я терпеливо жду. Паликартмокх выносит из храма бамбуковый сосуд, наполненный скисшим молоком, и сбивалку для масла. Он становится над сосудом, и рукоятка сбивалки быстро вращается в его ладонях. К этому времени к храму приходят мужчины манда. Они приносят такие же сосуды, но поменьше. Мужчины падают на колени и касаются лбом изгороди храма. Когда масло готово, жрец разливает в принесенные сосуды оставшуюся сыворотку. После этого ему предстоит подоить священных буйволиц, выгнать их на пастбище, принести дрова в храм, снова пригнать буйволиц, добыть огонь — при помощи все тех же палочек — для очага и лампы, опять подоить буйволиц и водворить их в загон. Перед загоном он читает молитву. Слова молитвы доносятся временами и из храма. У этих слов очень странное звучание. Это молитва-заклинание.