А было это так: когда мистер Вайс стоял, слегка повернув голову, сквозь стекло его очков я видел стену. На стене висела гравюра в рамке, край которой, видимый через его очки, казался совершенно неизменным. Он был без искажений, увеличения или уменьшения – как если бы на него смотрели через обычное оконное стекло. В то же время перевернутое отражение пламени свечи в очках, убедительно доказывало, что линзы были вогнутыми. Странное явление было заметно лишь мгновение или два, и когда оно исчезло из моего поля зрения, оно исчезло и из моего сознания.
– Нет, – сказал я, отвечая на последний вопрос Вайса о морфии, – я не могу придумать, как и где пациент мог утаить наркотик. Судя по симптомам, он принял большую дозу, и, если у него была привычка употреблять большие количества, соответственно и запас должен быть довольно большим. Пока я не могу предположить ничего определенного.
– Полагаю, теперь вы считаете, что мой друг вне опасности?
– О, вовсе нет. Я думаю, что мы сможем привести его в чувство, если будем настойчивы, но нельзя допустить, чтобы он снова погрузился в кому. Нужно заставлять его двигаться, пока действие лекарства не пройдет. Если вы наденете на него халат, мы немного походим с ним по комнате.
– Но это безопасно? – с тревогой поинтересовался мистер Вайс.
– Совершенно, – ответил я, – моя задача будет заключаться в том, чтобы внимательно следить за пульсом пациента. Тревогу вызывает возможность рецидива, если мистер Грейвс не будет двигаться.
С явным нежеланием и неодобрением мистер Вайс достал халат, и мы вместе одели нашего подопечного. Затем вытащили его, хромающего, но не сопротивляющегося, из постели и поставили на ноги. Больной открыл глаза, близоруко взглянул на нас по очереди и пробормотал несколько нечленораздельных слов протеста. Несмотря на это, мы всунули его ноги в тапочки и попытались заставить ходить. Сначала казалось, что он не может стоять, и нам приходилось поддерживать его за руки, когда мы подталкивали его вперед. Вскоре подкашивающиеся ноги больного начали шагать, а после одного или двух поворотов вдоль и поперек комнаты он не только смог частично поддерживать свой вес, но и продемонстрировал признаки возрождающегося сознания – протестуя более энергично.
В этот момент мистер Вайс удивил меня, передав руку, которую он держал, экономке.
– Если вы позволите, доктор, – сказал он, – я сейчас пойду и займусь важным делом, которое мне пришлось оставить незавершенным. Миссис Шаллибаум окажет вам всю необходимую помощь и распорядится, чтобы вам подали экипаж, когда вы сочтете возможным покинуть больного. На случай если я вас больше не увижу, пожелаю вам спокойной ночи. Надеюсь, вы не сочтете меня бестактным.
Мистер Вайс пожал мне руку и вышел из комнаты, оставив меня, как я уже сказал, глубоко удивленным тем, что он считает какое-то дело более важным, чем состояние своего друга, жизнь которого даже сейчас висела на волоске. Впрочем, меня это не касалось. Я мог обойтись и без него, а восстановление сил несчастного полуживого человека полностью поглотило все мое внимание.
Меланхоличная прогулка по комнате возобновилась, а вместе с ней усилились протестующие бормотания пациента. Пока мы шли, и особенно когда поворачивали, я часто замечал лицо экономки. Но почти всегда оно было в профиль. Казалось, она избегала смотреть мне в лицо, хотя один или два раза все же сделала это. В каждом из этих случаев ее глаза смотрели прямо на меня, без малейшего признака косоглазия. Тем не менее, у меня сложилось впечатление, что в то время как ее лицо было отвернуто от меня, она косила. Расфокусированный глаз – левый, почти всегда был обращен в мою сторону, когда она держала правую руку пациента, тогда как я был убежден, что она действительно смотрит прямо перед собой, хотя, правая сторона ее лица была невидима для меня. Даже в то время это показалось мне странным, но я был слишком озабочен своим подопечным, чтобы думать об этом.
Тем временем пациент продолжал оживать. И чем больше он оживал, тем энергичнее протестовал против утомительной прогулки по комнате. Но он, очевидно, был человеком воспитанным, потому что, как ни путались его мысли, он сумел облечь свои возражения в вежливые и даже любезные формы речи, совершенно не соответствующие характеру, который описал мне мистер Вайс.
– Благодарю вас, – хрипло пробормотал он, – это так мило, что вы взяли на себя столько хлопот. Думаю, мне надо прилечь.
Он с тоской посмотрел на кровать, но я развернул его и еще раз провел по комнате. Пациент подчинился без сопротивления, но когда мы снова подошли к кровати, он вспомнил о своем желании отдохнуть.