Было уже почти девять часов. Сообщившие мне об этом шумные маленькие часы, судя по их безумному тиканью, также как и я стремились закончить приёмное время. Я задумчиво взглянул на свои забрызганные грязью ботинки и подумал, а не пора ли сменить их на тапочки, застенчиво выглядывающие из-под потертого дивана. Я даже позволил своим мыслям вернуться к трубке, которая ждала своего часа в кармане пальто. Еще минута, и я мог бы закрыть приемную с аптекой и запереть входную дверь. Неугомонные часы издали своего рода осторожный кашель или икоту, как будто говоря: «Хм! Дамы и господа, приготовьтесь, я собираюсь прозвонить». В этот момент мой аптекарский помощник открыл дверь и, заглянув в комнату, произнес одно слово: «Джентльмен».
Чрезвычайная экономия слов может привести к двусмысленности. Но я понял. В Кеннингтон-Лейн раса обычных мужчин и женщин, казалось, вымерла. Все они были джентльменами, если только не являлись женщинами или детьми, подобно тому, как либерийская армия состояла только из генералов. Дворники, разнорабочие, молочники, торговцы товарами – все были беспристрастно занесены моим помощником в ранг сквайров.
Нынешний «джентльмен», похоже, предпочитал аристократический отдых – водил кэб или какой другой экипаж. Войдя в комнату, он коснулся шляпы, осторожно закрыл за собой дверь, а затем, без всяких объяснений, протянул мне записку с надписью: «Доктору Стиллбери».
– Вы понимаете, – сказал я, открывая конверт, – я не доктор Стиллбери. В настоящее время его нет на месте. Я просто помогаю ему с пациентами, пока он в отъезде.
– Это не имеет значения, – ответил мужчина, – вы тоже сойдёте.
Я открыл конверт и прочитал записку, которая была довольно краткой и, на первый взгляд, ничем не примечательной:
УВАЖАЕМЫЙ СЭР, не могли бы вы прийти и осмотреть моего друга, который живет со мной? Посыльный сообщит вам подробности и доставит вас ко мне.
На записке не было ни адреса, ни даты, и автор был мне неизвестен.
– В этой записке упоминаются подробности. Какие именно? – поинтересовался я.
Посланник смущенно провел рукой по волосам.
– Это смехотворное дело, – сказал он презрительно, – на месте мистера Вайса я бы им не занимался. Больной джентльмен, мистер Грейвс, один из тех людей, которые не выносят врачей. Он болеет уже неделю или две, но ничто не может заставить его обратиться к доктору. Мистер Вайс делал все, что мог, чтобы переубедить его, но все бестолку. Он отказывался. Похоже, однако, что мистер Вайс пригрозил послать за медиком самостоятельно, так как он стал нервничать, и тогда мистер Грейвс сдался, но только при одном условии: Доктор не должен быть местным, ему нельзя говорить, кто больной, где он живёт, и вообще ничего о нем. Он заставил мистера Вайса дать такое обещание ему, прежде, чем послать за доктором и тот, конечно, должен сдержать слово.
– Но, – заметил я с улыбкой, – вы только что назвали мне его имя, если, конечно, его действительно зовут Грейвс.
– Это вам судить, – сказал посыльный.
– Вы утверждали, что я не должен знать, где живет ваш таинственный мистер Грейвс, но я же увижу это сам. Я же не слепой, знаете ли.
– Мы рискнём, – ответил мужчина, – но вопрос в том, возьметесь ли вы за эту работу?
Да, это был вопрос, и я некоторое время обдумывал его, прежде чем ответить. Мы, медики, хорошо знакомы с людьми, которые «терпеть не могут докторов», и нам не хочется иметь с ними дело. Такой пациент обычно неблагодарен и всем недоволен. Взаимоотношения с ним неприятны, он доставляет много хлопот и плохо поддается лечению. Если бы это был больной из моей собственной практики, я бы сразу отказался от этого дела. Но я был всего лишь замещающим врачом и не мог легкомысленно отказаться от работы, которая принесла бы прибыль моему начальнику, как бы неприятно это для меня ни было.
Размышляя об этом, я полубессознательно изучал своего посетителя, повергнув его в некоторое смущение. Его внешний вид нравился мне так же мало, как и его миссия. Он стоял около двери, где свет был достаточно тусклым, поскольку освещение было сосредоточено на столе и кресле для пациента. Я заметил, что у мужчины было хитрое, непримечательное лицо и сальные рыжие усы, которые плохо сочетались с его небрежной униформой, и он носил парик. Что-то настораживало меня в нем, хотя, возможно, все дело было просто в предубеждении. Нет ничего недостойного в том, чтобы надеть парик. Ноготь на его руке, державшей шляпу, имел уродливые следы какой-то травмы, что, опять же, хотя и некрасиво, но никоим образом не отражает моральный облик человека. Наконец, он внимательно наблюдал за мной со смесью волнения и лукавого самодовольства, что было явно неприятно. В целом, он произвел на меня отталкивающее впечатление. Мне совершенно не нравился этот человек, но все же я решил осмотреть больного.