– Да, я понимаю. Но почему этот джентльмен?..
– Сейчас не время задавать много вопросов, – игриво сказала миссис Шаллибаум, – мы поговорим завтра. Спокойной ночи, доктор. Я провожу вас до лестницы, но спускаться с вами не буду, а то пациент снова заснет.
Получив однозначный намек, что мне пора, я удалился, провожаемый сонно-удивленным взглядом больного. Экономка держала свечу над перилами лестницы, пока я не спустился вниз и не увидел через открытую входную дверь отблеск света каретных фонарей. Возница стоял снаружи, едва освещённый фонарём, а когда я наконец-то устроился в экипаже, то он заметил на своем шотландском диалекте, что «вся ночь ушла». Не дожидаясь ответа, хотя в нем и не было нужды, извозчик закрыл за мной дверь, заперев ее на ключ.
Я зажег свой карманный фонарик и повесил его на заднюю подушку, достал из кармана доску и блокнот. Но делать новые записи показалось мне излишним, и, по правде говоря, я скорее уклонился от этой работы, утомленный наблюдениями по дороге к больному. К тому же мне хотелось обдумать события вечера, пока они еще были свежи в моей памяти. Поэтому я отложил блокнот, набил и раскурил трубку. Устроившись поудобнее, я начал анализировать происшествия, связанные с моим вторым визитом в этот довольно странный дом.
Неторопливо перебирая факты, я раздумывал над тем, что этот визит породил целый ряд проблем, которые требовали прояснения. Например, состояние пациента. Все сомнения о причине болезни были рассеяны результатом действия противоядий. Мистер Грейвс определенно находился под воздействием морфия, но как он отравился им? То, что он сам принял яд, было невозможно. Ни один морфинист не принял бы такую огромную дозу. Несомненно, что яд был введен кем-то другим, а как утверждал мистер Вайс, никто, кроме него самого и экономки не входил в комнату к пациенту. Вывод очевиден, кто-то из них двоих или они оба замешаны в отравлении. На это указывают и остальные весьма странные события.
Что это были за события? Их было, как я упомянул, несколько, и многие из них казались достаточно обычными. Начнем со странной привычки мистера Вайса появляться через некоторое время после моего приезда и исчезать за некоторое время до моего отъезда. Но еще более странным был его сегодняшний внезапный уход под несущественным предлогом. Этот уход совпал по времени с восстановлением речи больного. Может быть, мистер Вайс побоялся, что полубессознательный человек может сказать что-то лишнее в моем присутствии? Весьма похоже на то. И все же он ушел, оставив меня с пациентом и экономкой.
Но когда я задумался об этом, то вспомнил, что миссис Шаллибаум активно старалась помешать пациенту говорить. Она не раз прерывала его, а в двух случаях пресекла желание пациента задать мне какой-то вопрос. Больной пытался сказать, что я «ошибаюсь», но в чем? Что он хотел мне сообщить?
Мне показалось необычным, что в доме не было кофе, но было достаточно чая. Немцы обычно предпочитают кофе. Но, возможно, в этом не было ничего особенного. Гораздо примечательней была недоступность кучера. Почему его не послали за кофе, и почему экономка, а не он, подменила мистера Вайса, когда тому пришлось уйти?
Были и другие моменты. Я вспомнил слово, которое звучало как «Полин». Мистер Грейвс использовал его в разговоре с экономкой. Очевидно, это было какое-то имя, но почему мистер Грейвс называл женщину по имени, в то время как мистер Вайс обращался к ней формально «миссис Шаллибаум»? И что касается самой женщины, что означало ее исчезающе косоглазие? Физически здесь не было никакой загадки. У женщины было обычное расходящееся косоглазие, и, как многие люди, страдающие от этого расстройства, она могла сильным мышечным усилием временно привести глаза в их нормальное положение. Я это заметил, когда женщина попыталась сохранить усилие слишком долго, и мышцы ослабли. Но почему она это делала? Являлось ли это просто женским тщеславием, простой чувствительностью к небольшому недостатку внешности? Возможно... А может быть, был еще какой-то мотив. Пока я не готов был ответить на этот вопрос.
Когда я размышлял над этим, мне вдруг вспомнилась странность очков мистера Вайса. И тут я столкнулся с настоящей загадкой. Я, конечно, видел через эти очки так же ясно, как если бы это было обычное оконное стекло, в то же время они давали перевернутое отражение пламени свечи, как от поверхности вогнутой линзы. Очевидно, что очки не могут быть одновременно и плоскими и вогнутыми. И тут возникла еще одна трудность. Если через них я мог видеть предметы без изменений, то и мистер Вайс мог. Но смысл очков заключается в оптическом изменении путем увеличения, уменьшения или компенсации искажений. Если они не влияют ни на что, то они бесполезны. Я ничего не мог понять. Промучившись над этим вопросом довольно долго, я вынужден был отказаться от раздумий на эту тему, решив, что конструкция очков мистера Вайса не имеет к делу никакого отношения.