Это навело меня на определенные размышления.
Далее, необычайно «удобная» дата смерти мистера Джеффри. Миссис Уилсон умерла двенадцатого марта. Мистер Джеффри был найден мертвым пятнадцатого марта, но, по-видимому, умер четырнадцатого, в тот день его видели живым. Если бы он умер на три дня раньше, то не пережил бы миссис Уилсон, и ее имущество никогда бы не перешло к нему. Если бы он прожил на день или два дольше, то узнал бы о ее смерти и, несомненно, составил бы новое завещание или кодицил в пользу своего племянника.
Обстоятельства, таким образом, сложились невероятно удачно в пользу Джона Блэкмора.
Но есть еще одно совпадение. Тело Джеффри по счастливой случайности было найдено на следующий день после его смерти. Но его могли и не обнаружить в течение нескольких недель или даже месяцев, а в таком случае установить дату смерти стало бы невозможно. Тогда ближайшие родственники миссис Уилсон непременно оспорили бы притязания Джона Блэкмора и, вероятно, их попытка увенчалась бы успехом – на том основании, что Джеффри умер раньше миссис Уилсон. Но вся неопределенность устраняется, так как четырнадцатого марта мистер Джеффри досрочно и собственноручно заплатил привратнику за квартиру, тем самым неопровержимо доказав, что в этот день он был жив. Кроме того, на случай, если память привратника подведет, или его показания вызовут сомнения, Джеффри обеспечил наличие подписанного и датированного документа – чека, который может быть предъявлен в суде как неоспоримое доказательство того, что он был жив в этот день.
Итак, у нас есть завещание, которое позволяет Джону Блэкмору унаследовать состояние человека, который почти наверняка не имел намерения завещать его ему. Формулировка завещания, время, способ и обстоятельства смерти наследодателя – все казалось точно подогнанным к приблизительной дате смерти миссис Уилсон, которая была известна за несколько месяцев до ее наступления.
Теперь вы должны признать, что все эти совпадения, служащие одной цели – цели обогащения Джона Блэкмора, выглядят странно. Совпадения встречаются достаточно часто, но иногда их бывает слишком много. Я почувствовал, что это как раз такой случай и что я не могу оставить его без должного расследования.
Торндайк сделал паузу и мистер Марчмонт, слушавший очень внимательно, взглянул на своего молчаливого партнера и кивнул.
– Вы изложили дело с удивительной ясностью, – сказал он, – и я должен признаться, что не придавал значения некоторым моментам.
– Моя первая мысль, – продолжил Торндайк, – заключалась в том, что Джон Блэкмор продиктовал Джеффри завещание, воспользовавшись его душевной слабостью, вызванной пристрастием к опиуму. Именно тогда я попросил разрешения осмотреть покои Джеффри, чтобы узнать о нем все, что можно, а также убедиться, выглядят ли комнаты грязно и неопрятно – как у типичного курильщика опиума. Но когда во время прогулки по городу я обдумал это дело, мне показалось, что такое объяснение едва ли соответствует фактам. Тогда я попытался придумать какое-нибудь другое объяснение, и, просматривая свои записи, заметил два момента, которые показались мне заслуживающими внимания. Во-первых, ни один из свидетелей завещания не был реально знаком с Джеффри Блэкмором, оба были посторонними людьми, которые приняли его личность на основании его слов. Другой момент заключался в том, что из старых знакомых никто, кроме Джона, не посещал Джеффри в гостинице.
Какое это имело значение? Вероятно, никакого. Но возникал вопрос – а был ли подписавший завещание, действительно Джеффри Блэкмором? Предположение, что кто-то выдал себя за Джеффри и подделал его подпись под фальшивым завещанием, казалось крайне невероятным, особенно с учетом идентификации тела, но не было невозможным, и полностью объясняло другие «необъяснимые» совпадения, о которых я уже говорил.
Я, однако, ни на минуту не думал, что это истинное объяснение, но решил иметь его в виду и проверить при первой же возможности, рассмотрев его в свете любых новых фактов, которые я мог бы получить.
И новые факты появились раньше, чем я ожидал. В тот же вечер я отправился с доктором Джервисом в «Нью-Инн» и застал мистера Стивена в квартире. От него я узнал, что Джеффри – ученый-востоковед, знаток клинописи. Именно в этот момент я увидел клинописную надпись, висевшую на стене вверх ногами.
Этому может быть только одно разумное объяснение. Джеффри не мог не заметить, что древнеперсидская надпись перевернута. Он не был слепым, хотя его зрение и было неполноценным. Рамка была тридцать дюймов в длину, а отдельные символы почти дюйм в длину, примерно такого же размера, как буква «D» в таблице Снеллена – человек с обычным зрением может прочитать ее с расстояния в пятьдесят пять футов. Я повторяю: существует только одно разумное объяснение, и оно заключается в том, что человек, обитавший в этих комнатах, не был Джеффри Блэкмором.