— Знаю и видел, Балкис, — сказал я.
— Когда и где?
— Вчера в лесу, около твоего города, царица, — был ответ мой. Диким огнем запылали очи прекрасной Балкис.
— Здесь… около… — повторила она, — и он ничего не велел передать мне?
— Велел, царица, — сказал я, Фалес Аргивинянин, — он повелел мне сказать тебе, что тщетны твои поиски и старания, хотя бы ты похитила не только огонь одной планеты, а всех девяти. Ты никогда не увидишь его, ибо ты преступила веление храма Богини Жизни, осмелившись проникнуть к Огню Земли и вступив в отношения с силами Хаоса, при этом ты не пощадила драгоценную жизнь пророчицы. Данную тебе красоту и мудрость ты употребила на то, чтобы ввергать в пучину падения мудрых Посвященных. Так вот тебе, Балкис, последний завет твоего отца — ты увидишь его только тогда, когда горящий в тебе Огонь Земли преобразишь в пламя Любви Космической, и тогда Величайший из Величайших, имеющий прийти в мир, соединит тебя с отцом твоим…
— Ко мне, мудрые царства моего! — прозвучал ее голос, — вашу царицу оскорбил неведомый пришелец. Он — обманщик, он не мог видеть отца, Арраим не мог передать мне таких слов. Да восстанет владыка Огня Земного и да вспепелит он врагов моих!
Дрогнуло собрание, и я увидел, как бывшие посвященные один за другим покидали зал и, наконец, в нем остались только я, Фалес Аргивинянин, мудрый старик Лао-Цзы, с печальным интересом глядевший на царицу, и равви Израэль, закрывший голову плащом и что-то тихо бормотавший про себя.
Уже рухнула передняя стена зала и на месте ее встала новая стена из мрачного тумана, клубами восходившего из бездны, уже чувствовал я приближение Огня Земли, леденящего и страшного. И вот медленно-медленно сползла с меня царица Змей и закружилась в ритмичном танце возле трона Балкис, как бы очерчивая вокруг нас, троих, магический круг.
Но спокоен был я, Фалес Аргивинянин, ибо велика была сила души моей, и видел я, как рядом с равви Израэлем вырисовывались очертания двух духов Луны с рогатыми тварями на головах и как сзади мудрого атланта Лао-Цзы кишели густой толпой духи Пустыни.
Во мраке тумана уже вставало чье-то гигантское лицо багрово-красного цвета, виднелись чьи-то внимательно-злобные очи и подымалось туловище, покрытое как бы языками пламени. То был сам Бофамет, владыка Преисподней, царь Тартара, Великий Отверженный.
Минуту или две покоились его злобные глаза на нас, а потом медленно обратились на Балкис, стоящую, протянув к нему руки.
— Безумная Балкис! — раздался его голос, подобный отдаленному шуму прибоя огненного в царстве Вулкана, — Зачем ты вызывала меня?
Безумная Балкис! Что я могу сделать с неугодным тебе эллином, когда благословение отца твоего Арраима почиет на нем! И разве не духи пустыни, слуги того, чье имя — Молчание, стоят за третьим?
Безумная Балкис! Это наказание твое — ибо, что общего между тобой, слугой моей, и отцом твоим, Арраимом, чьи ноги на стезе Того, чье имя я не могу произнести! Разделывайся сама как знаешь, но помни, что никакая Любовь Космическая не вырвет тебя из рук и сердца моего!
— Дух лжи и отрицания! — бестрепетно загремел я, Фалес Аргивинянин, пусть уйдет царица Змей, пусть уйдут духи Луны и духи Пустыни, пусть останусь один я, с Семенем Любви Космической в сердце, и вступим с тобой в страшный, грозный бой за душу прекрасной Балкис, ибо вот отец ее, Арраим, поручил мне не погубить ее, а наставить на стезю добра!
С глубоким удивлением смотрел на меня Дух Отверженный! И вот как бы загладилось его чело, а глаза загасили злобу и засияли каким-то другим, странным и сочувствующим, светом.
— Храбрый эллин, — раздался его насмешливый голос, — или ты думаешь, что в предназначениях моего бытия заключаются и драки со всякими человеческими червями? Или мудрый Гераклит не внушил тебе, что борьба со мной — есть борьба во времени?! Имеешь ли ты достаточно Манвантар в твоем распоряжении, чтобы решиться на борьбу? Иди своей дорогой, червяк, и кто знает, со временем, если ты поумнеешь, может быть, мы поговорим с тобой.
И сразу погас огонь очей его, рассыпались очертания головы и тела.
Я оглянулся вокруг. Мирно покачиваясь взад и вперед, по-прежнему молился покрытый с головой равви Израэль, задумчиво пощипывая небольшую бородку, стоял мудрый Лао-Цзы, а дальше, около трона Балкис, лежала в самых неестественных позах скорченная толпа. Сама Балкис, бледная как смерть, неподвижно сидела на троне, вперив безумные очи в рубиновые глаза Царицы Змей. Я произнес заклинание, и она медленно обернулась ко мне и снова вползла на меня и опоясала мое тело. Мудрецы Балкис начали оказывать признаки жизни, а сама царица, глубоко вздохнув, закрыла лицо руками.
Долго длилось молчание… Наконец царица прерывающимся голосом сказала:
— Ты победил прекрасную Балкис, Аргивинянин. Иди и возвести миру ее поражение…
— Ты воистину безумна, Балкис! — ответил я, — никого я не побеждал, победил твой отец Арраим и Любовь Божественная. Но если ты признаешь свое поражение, то я требую от тебя — отпусти тотчас со мной тех трех посвященных, которых ты приковала к трону своей красотой. Прекрасная Балкис пожала плечами.
— Зачем они мне, Аргивинянин, — сказала она, — бери их, но скажи мне, от себя ли ты вступился за душу мою перед Господином Огнем Земли или от имени отца моего?
— От себя, царица, — ответил я, — ибо я знаю: Любовь Космическая царит в сердце Арраима и вот, как же он бросит дитя свое на погибель Пралайи?
— Ты воистину мудр, эллин, — слабым голосом, подумав, сказала Балкис, а теперь идите от меня, мудрые, — обратилась она к трем, — и оставьте бедную Балкис в одиночестве, дабы я могла подумать о Любви Космической, — с легкой насмешкой закончила она.
— Да осенит любовь Божественная сердце твое, Балкис, и да возвратишься ты в объятия отца твоего, — громко сказал я, Фалес Аргивинянин, и накинул на царицу дыхание мудрости своей. Сразу порозовели ее щеки и загорелись силой и жизнью глаза.
— Я не забуду пожелания твоего, Аргивинянин, — звонко сказала она. Трижды побеждала я Фиванское Святилище, но на четвертый ты отомстил с лихвой, мудрый эллин. Видит Небо, нет на тебя злобы в душе моей.
И вот мы оставили прекрасную Балкис. На этот раз я, Фалес Аргивинянин, взял у равви Израэля отвоеванных мной изменников святилища.
Тепло со взаимными благословениями распростились мы, трое, не забыв дать свое дыхание Мудрой царице Змей. И сказал мне на прощание мудрый Лао-Цзы:
— Аргивинянин! Много есть часов, дней, годов в Дао бесконечном, но счастливейший из них будет тот, в котором я снова встречусь с тобой, благородный эллин.
— И я знаю, что не последний раз встречаюсь с вами, мудрые, подтвердил равви Израэль, — воистину планета наша мала для мудрых…
Велико было торжество в Фиванском Святилище, когда я, Фалес Аргивинянин, прибыл туда.
С дивной пышностью отправили мы богослужение в храме Изиды, и вот, сам Гермес, Триждывеличайший, явившийся нам в облаке огненном, увенчал меня Лучами Высшего Посвящения. А затем иерофант Святилища Гераклит Мудрый низвел Огонь пространства на головы приведенных мною изменников Святилища, отдав души их во власть царице Змей, верно служившей мне в путешествии моем.
Да будем мир над головой твоей, Эмпидиокл. В дальнейших рассказах моих ты встретишь еще всех лиц, которых я назвал в повествовании своем.
Фалес Аргивинянин
ВОСКРЕСЕНИЕ ХРИСТОВО
ФАЛЕС АРГИВИНЯНИН, СЫНУ МИЛЕСА АФИНЯНИНА, О МОГУЩЕСТВЕ БЕСКОНЕЧНОМ ЛЮБВИ РАСПЯТОЙ РАДОВАТЬСЯ!
Склонился третий день после жертвы Неизреченного, но еще заря вечерняя не наводила на небосклоне разноцветных бликов своих, а я в саду Гефсиманском подле камня, казалось, еще не высохшего от слез Божественных, молился Единому, и в первый раз на планете Земля Великий Посвященный присоединил к Матери своей Имя Бога Распятого.