И он отпустил меня, ибо на то было благословение Распятого. Много лет спустя я встретил на пути моего полета комок человеческого света. То был товарищ мой — Клодий. Он с восторгом рассказал мне, как был распят на кресте во имя Иисуса, и как на земле была замучены мать его и сестры, и как он, Клодий Македонянин, сам помогал им идти на мучения…
Тогда уже не было холода спокойствия в моем стихийном сердце, и я ответил ему:
— Привет тебе, Клодий Македонянин, мудрый человек, мудрый ученик человеческой мудрости и дитя любви человеческой! Да как же мне, бедному стихийному духу, не приветствовать тебя, свет Человеческий, за то, что ты, предав на распятие Бога своего, возомнил служить ему тем, что предал на распятие и мучение мать свою и сестер своих!!! О человечество, жалкое и жестоковыйное в самом стремлении своем служить Распятому им Спасителю своему! О дети змеи, как можете вы быть птенцами голубиными!
И гремящий, и гордый своей отчужденностью от проклятого человечества, я, Фалес Аргивинянин, в вихре бурь промчался мимо. А жалкий комок человеческого света испуганно крестил мне вослед спину. Крести, крести! Неужели ты думаешь, что Маяк Вечности, горящий на моем челе, не чище твоего креста, который ты запятнал великим предательством?! Нет, я получил его не запятнанным страшным преступлением, и ничто человеческое, даже ваша человеческая святость, не запятнает его бледного, но благородного стихийного света.
Да будет с тобой мир Распятого Бога, друг мой!!!
Фалес
АГАСФЕР
ФАЛЕС АРГИВИНЯНИН, СЫНУ МЕЛИСА АФИНЯНИНА, ПРЕМУДРОСТИ БОГА РАСПЯТОГО РАДОВАТЬСЯ.
Слушай, Эмпидиокл, я поведаю тебе великую быль о том, кто пошел в путь в роковой день распятия бога, и о том, кто совершает этот путь до сих пор, и будет совершать до дня, в который исполнится все, что предречено о последних днях планеты Земля.
Широка была дорога, по которой следовала на Голгофу божественная жертва — ибо широка всякая дорога, ведущая к страданиям, и узок путь, ведущий к блаженству. Томительная жара накалила глинистую землю, усеянную выбоинами и затвердевшую глубокими колеями колес. В мертвенной тишине полуденного зноя застыла воздушная стихия, не смевшая еще верить тому, что свершилось на Земле… По дороге с гиканьем и воем двигалась толпа народа. Впереди ровным солдатским шагом шел бесстрашный пожилой центурион, за ним два солдата. Несметная толпа улюлюкающих мальчишек окружила то, что следовало за ними, — группу из трех окровавленных, избитых людей, тащивших на спинах огромные кресты.
Я, Фалес Аргивинянин, не стану описывать того, кто шел впереди, и к кому были обращены насмешки и вой окружающего человеческого стада. Не стану потому, что на твоем языке нет, Эмпидиокл, ни слов, ни красок для передачи божественной любви, смешанной с человеческим страданием, озарявшей кроткое и вместе с тем нечеловечески мудрое лицо Галилеянина. Полосы крови на нем только усугубляли великую, страшную тайну, осенявшую это лицо. За ним следовал гигант идуменянин, гордо и свободно несший на плечах бремя огромного креста. Его большие жгучие глаза с великим презрением глядели на толпу, глаза, в которых отразились предсмертные взоры десятков жертв, павших от руки страшного разбойника большой терской дороги. Молча, обливаясь потом, шел он, и только порой, когда толпа особенно наседала на идущего впереди, он издавал густое дикое рычание опьяненного от крови льва, и толпа шарахалась в сторону, а идущие по бокам римские солдаты вздрагивали и сильнее сжимали рукоятки мечей.
Совсем пригнувшись к земле от тяжести креста, едва-едва полз за ними третий. Кровь и пот смешались у него на лице со слезами, и то не были слезы отчаяния — то были слезы отвратительной трусости. Он тоже выл, но воем затравленной гиены, громко жалуясь все время на несправедливость суда, приговорившего его к позорной казни за ничтожное преступление. А на его лице с мутными гноящимися глазами, были между тем написаны пороки и падения всего мира, смешанные с самым жалким, самым отвратительным страхом за свою жизнь.
Валившая сзади толпа была, как и всякое человеческое стадо, зловонна и глупа. Бездельники, едва оправившиеся от ночной попойки, бесчисленное количество нищих, фанатики, исступленно вывшие о богохульстве идущего впереди и злорадно издевавшиеся над ним; просто равнодушные, животные, радующиеся предстоящему зрелищу; блудницы, щеголявшие роскошной одеждой с поддельными красками на лицах, и между ними — группа важных, прекрасно одетых людей, степенно рассуждающих о необходимости предания казни дерзкого Назарея,[12] осмелившегося порицать первенствующее сословие в народе и подрывать всякое уважение к нему. То были саддукеи.
Порой только среди толпы мелькали бледные лица и задумчивые глаза неряшливо одетых книжников-ученых, на лицах которых можно было прочесть мучительное усилие разгадать неразрешимую загадку — почему так был печален на заседании Синедриона великий и мудрый Каиафа, почему он велел уничтожить все записи о распинаемом ныне неведомо за что Назаретском Учителе, так хорошо знавшем писание и пророков; Учителя, которого так уважали премудрые Никодим и Гамаликл, и, наконец, самое главное, — о чем так долго и грустно шептались Каиафа в углу двора с молодым учеником распинаемого — Иоанном? И что значили последние слова Каиафы: «Почтенные собратья, избранные Израиля!!!». Саддукеи требуют казни Иисуса Назарянина, именуемого народом Христом. Если мы не присоединимся к их требованиям, то они обвинят нас перед правителем Иудеи в единомыслии с ним, отвергающим знатность, богатство, родовитость и заслуги на государственном поприще, проповедующим заслуги за бедность и нищету. Римляне заподозрят нас в желании возмущения, разгонят Синедрион и обложат нас ее большими податями, и в конце концов все равно распнут Назарянина. Итак, братья, не лучше ли, если один человек погибнет за народ?
— Все это так, — думали книжники, — но зачем же тогда уничтожать записи великих деяний Назарянина? А что бы сказали они, если бы присутствовали на тайном заседании великого, невидимого им Синедриона, состоявшего из двенадцати халдеев, потерявших счет годам, освященных знаком великого Духа Лунного Посвящения, таинственного Адонаи, владычествовавшего в Вавилоне под именем Бога Бэла? Растерянно, без обычной уверенности, звучал голос того же Каиафа, говорившего Синедриону:
— Посвященные Бога Авраама, Исаака и Иакова, дети Адонаи, да будет благословенно Его имя! Пришел странный час, которого мы не ожидали. Наша мудрость бессильна. Молчат звезды, безмолвствуют стихии, онемела земля, в святая святых храма не могу добиться ответа от великого святилища Луны. Братья! Мы оставлены одни с нашей мудростью перед великой загадкой простого плотника из Назарета. Братья! Со всех концов Земли я собрал вас на великое совещание, ибо наступает великий час в жизни охраняемого нами народа. Это вам известно. Что нам делать, братья? Как спасти народ, и как отнестись к странной загадке Назаретского плотника?
Долго, в глубоком раздумье поглаживая длинные бороды, безмолвствовало собрание. И вот встал великий халдей Даниил, бывший первым жрецом Вавилона и доверенный могучих царей, и сказал:
— Братья! И я ничего не могу сказать вам, мое предвидение безмолвствует, нет откровений светлых духов Адонаи: нет разгадки в начертаниях таинственной Каббалы. Кто этот Иисус? Тот ли, кого ожидает весь мир или странное, неведомое порождение глубин иного космоса? Как узнать? Таинственны и велики дела его, но чудно и неожиданно учение, отрицающее страшные тайны древней мудрости на волю и изучение толпы. А ведь мы призваны охранять тайны этой мудрости. Итак, кто он — величайший ли преступник в космосе, или, страшно сказать, — БОГ? И кем окажемся мы, противодействуя ему или помогая? Страшный час, братья, для нас, покинутых на этот час Адонаи, да будет благословенно имя Его! Пусть все силы нашей мудрости будут напряжены, братья, ибо ясно, что недаром мы оставлены одни. Ясно, что этот вопрос должен быть решен только одной мудростью Земли! Тут встал мудрый халдей раввин Израэль и сказал:
12
…ДЕРЗКОГО НАЗАРЕЯ — слово «назар» можно встретить во многих древних языках. На индустани «назар» есть внутреннее или сверхъестественное видение. Персидское слово «на-заруан» означает «миллионы лет». Отсюда и произошло название Назаров или назареев, к которым причисляли и Христа. Название города Назарета к этому отношения не имеет. Назары или назареи — это люди, освященные для служения Единому Величайшему Богу.