— Томми Вонгом?
— С ним самым. У них было много общих дел.
— Он отпирается.
Джон нахмурился:
— Да ну?
— Да ну.
— Ну, после того как ее убили, и все…
Я указал на дальнюю стену.
— Похоже, твои чувства это не притупило.
— Ну да… Она мне нравилась.
— А Вонгу?
— Не знаю. Никогда его не видел. Но что бы он ни говорил, они с ней занимались всякими мошенничествами.
— Почему ты говоришь: мошенничеством?
— Мошенничество, дело… — нетерпеливо сказал он, — все равно они на самом деле ничего не делали.
— Ты хочешь сказать, не работали, как ты?
— Да, — с горечью согласился он, — как я.
— Ладно. Итак?
— И ничего. Спустя какое-то время все стало очевидно. Мне показалось, я должен как-то возместить это мужу.
— И Рени так казалось?
— Рени было все равно.
— С каких пор ты заботишься о мужьях?
Джон поерзал на стуле.
— Эй, Джон, ты же не чувствовал себя виноватым?..
Я нахмурился.
— Или чувствовал?
— Виноватым — не то слово. Мне хотелось… хотелось показать кому-то, всем и каждому — как бы это объяснить? Что я плачу свою долю. Что я честно расплачиваюсь честной работой?.. Нет. Мне хотелось написать портрет, на котором видны были бы мои чувства к Рени. Настоящие. Видно было бы, что дело не в деньгах. Не во лжи и обмане. Что это… — Он запнулся. — Друг, — сказал он наконец, — я здорово влип.
Стало быть, нас таких двое.
— И ты пошел к мужу?..
— Картина была готова. Я показал ему, и ему понравилось. Тогда я предложил ему сделку. Крамер, сказал я, картина хорошая. Но, простите, что я так говорю, в вашей жене есть что-то, что меня заинтриговало. С эстетической точки зрения, разумеется. Как насчет повторения? Я срежу цену вдвое. Я пойду еще дальше. Если картина вам не понравится, я оставлю ее себе, и вы не будете должны мне ни цента.
— Он снова взял наживку?
— С ходу. Сделка пришлась ему по вкусу. Герли Ренквист вечно нашептывала ему в ухо, какое хорошее вложение капитала — мои картины. И покупать за полцены в его стиле.
— У меня еще вопрос: ты тогда ничего не заподозрил?
Он глянул на меня и отвел глаза:
— Тогда — нет.
— Хорошо было?
— Хорошо? — он кивнул. — Жарко было, Дэнни. Я рядом с ней становился мальчишкой. Чувствовал, что на все способен. Я даже заговаривал о том, чтобы бросить эти игры с портретами, убраться из города, поселиться где-нибудь в горах, заняться настоящей живописью…
Он безрадостно рассмеялся.
— Настоящей живописью…
— Это если бы она все бросила и уехала с тобой, как я понимаю?
— Ну да. Не мог без Рени. Не мог без своей милой музы. Это было бы совсем не то… без моей милой музы.
Вспомнив Уэса, ковбоя Рени, я сказал:
— Она рассмеялась тебе в лицо. Нет?
— Нет, — вздохнул он, — она тянула время.
— Ага… Зачем?
Джон покачал головой.
— Возможно, это был мой проигрыш в сделке. Я так и не узнал. Наверняка, во всяком случае.
— Что произошло?
— Мы занялись дополнительным портретом — который, кстати, оказался хорошей картиной. Беда в том, что я написал его за две недели. Две недели! Никогда я такого не делал. Хотя вышло неплохо. Я писал, даже когда ее не было. Все эта чушь, которой я обычно прикрываюсь, вылетела в окно.
— Насчет распорядка работы? И подходящего освещения?
— Да. Все эти разговоры, что стул или кушетка должны быть задрапированы именно в тон освещению и что я работаю с 11:30 до двух, а зимой даже меньше, и только при северном свете — все это. Я раздобыл осветитель с регулятором температуры и писал, и писал… Картина стояла у меня перед глазами, парень. Я мог рассматривать ее в любой момент. Это было потрясающе. Знаешь, Дэнни?
Он выпрямился на стуле.
— Если бы она уехала со мной в горы… — Он замолчал.
Я только смотрел на него.
Джон снова откинулся на спинку стула. Через минуту он стал постукивать пальцами по краю стакана.
— Что еще?
Он двигал шеей взад-вперед, словно разминая усталый позвоночник.
— Я даже не показывал ее мужу. Поставил у стены, напротив своей кровати.
Он кивнул на антресоли.
— Была она со мной или нет, я каждый вечер видел ее портрет, прежде чем уснуть, и утром, просыпаясь. Это было мое любимое полотно. Таких картин я прежде не писал. Я тут ж заставил Рени позировать для следующего.
Он кивнул на дальнюю стену.
— Для этого. Не помню даже, говорил ли я ей, как доволен. Хотя, конечно, говорил. Наверняка я повторял это снова и снова.