— За этим полицейским значком я вижу двести пятьдесят фунтов куриного помета, — заметил я.
Бодич и глазом не моргнул.
— Задолго до твоего рождения, — иронически улыбнулся он, — меня оскорбляли самыми разнообразными словами — от «свиньи» до «палочки Коха»! Я нечувствителен к прозвищам, понимаешь? Мне главное — добраться до вас. Вы, Орешки, все на один лад, — бесстрастно добавил он. — Вы стреляете женщине в спину, даже малость копаетесь в ней, но закон, настигший вас, — куриный помет. Не смеши меня. Я бы мог вскрыть твою рожу дубинкой, как устрицу. Обычно хватает одного раза, — он хлопнул ладонью о ладонь, — и паршивец проваливается, как двухдюймовая какашка в четырехдюймовую трубу. Орет о милосердии, взывает к закону, зовет мамочку. Мне, конечно, не положено этого делать, хотя бывает, задержанный оказывает сопротивление. Но рано или поздно ты окажешься в этой трубе, Орешек. Отпечатки пальцев на внутренней стороне двери, обломок серьги в подошве ботинка, тот пистолет, с которым ты не решился расстаться, ножик, который тебе подарили еще в бойскаутах… — Он щелкнул пальцами. — И ты уже перед лицом Шангри-ла. Когда попадешь туда, не забудь рассказать, какой здесь у нас куриный помет.
Дверь позади нас открылась, и появился один из детективов Бодича, деликатно, за бортик, держащий двумя пальчиками мой ботинок.
— Ну, Эванс? — спросил Бодич, не сводя с меня взгляд.
— Ничего, — покачал головой тот. — Крем для обуви и следы секса с девочкой.
Бодич поморщился.
— Ты Кларенсу сказал…
— Кларенс прочесал подметки частым гребнем, — ответил второй из-за спины Эванса. — Немного белого вина там, где подметка проносилась. Вот, — указал Кларенс незажженной сигаретой. — Ворс коврового покрытия с «тойоты» выпуска середины восьмидесятых, точный год и модель еще не определили.
— Восемьдесят четвертого, модифицированная модель, — подсказал я.
— Спасибо. Еще антифриз, алюминиевые опилки, песок с пляжа, застрявший в швах и в одной подошве. Но ни следа серьги.
— Звучит, как рекламный ролик, — сказал Бодич.
— Сальник течет, — помог я.
Бодич меня слушать не желал.
— Ворс с ковра в прихожей?
Кларенс покачал головой. Он был худой очкарик, куривший сигарету за сигаретой, скелет в белом лабораторном халате и мешковатых штанах.
Бодич настаивал:
— Ручаетесь, что копали достаточно глубоко?
Кларенс устало подтянул манжет. На запястье у него не было часов.
— Черт, который час?
Бодич осклабился:
— Что, и часики достались бывшей женушке?
Кларенс процедил сквозь зубы:
— Формальдегид разъедает кожу, примерно как типы вроде тебя разъедают душу. — Он постучал сигаретой по основанию ладони, пристроил сигарету на нижней губе и произнес: — Я желаю отсюда выбраться.
Бодич оставил последнее слово за собой.
— Верните этому типу его обувь.
Он подал зажигалку Кларенсу, потом закурил сам.
— Воняет кошачьей мочой, — сказал Эванс и протянул ботинки.
— Это не кошачья моча, — вставил Кларенс, — это адреналин, проступивший наружу от острого припадка страха. — Он склонил голову и в одну затяжку раскурил сигарету.
— Чушь, — сказал Эванс.
— Нет, правда, — сказал Кларенс, выдыхая дым, — запах ужаса. — И, помедлив, добавил, словно бы невзначай: — Никто из вас не потрудился заглянуть в его досье, да?
Эванс с новым интересом оглядел меня.
— За парнем что-то числится?
Кларенс кивнул:
— Если знать, где искать.
Я уронил ботинки перед складным креслом и сел. Пустотелые ножки вызывали эхо в пустой комнате.
— Хватит, Кларенс, — я задрал ступню на колено и обтер подошву носка. — Что там такое?
Эванс переводил взгляд с Кларенса на меня и обратно. Бодич смотрел только на Кларенса.
— Не знаю, — сказал Кларенс, — где они держат эти дела, Дэнни.
Я натянул первый ботинок.
— Убей, не знаю.
— Какие дела? — спросил Эванс, глядя то на Кларенса, то на Бодича. — Ты о чем говоришь?
— Мешку пышек сдается, что они говорят о мухоловах.
Эванс нахмурился:
— Мухоловы?
— Молодежные забавы.
Бодич сплюнул.
Кларенс усмехнулся:
— Осторожней, Чарли!
Бодич смотрел на меня.
— Мухоловство — его единственное занятие в свободное время.
Эванс пошевелил запястьем.
— В отстойниках? Или в парке?
— В клубе, — сказал Бодич. — Они соревнуются, кто сумеет загнать привязанную муху в трубку. Потом выпивают и беседуют о Монтане. Не стоит и говорить, что это — суррогат секса.