— Мишель, — сказал я, — ты звонила мне в час сорок пять ночи во вторник. Мягко говоря, ты двигалась чуть быстрее обычного. И все же со вторника прошло всего четыре дня.
— Не может быть! В какое время?
Я повторил.
— Над Тихим океаном в это время день, — добавил я.
И услышал шелест страниц.
— Не получается. Я провела всю вторую половину дня в «Конкорде».
— А что, в «Конкордах» теперь нет телефонов?
— Ты в своем уме? Минута разговора из «Конкорда» стоит пять долларов.
— С каких пор тебя это останавливает?
— Кроме того, — жеманно проговорила она, — пользоваться телефоном в горячей ванне не разрешается.
— Уверен, они скоро решат и эту проблему. Ты провела в горячей ванне весь перелет до Лондона?
— От Вашингтона всего два с половиной часа.
— Просто я не слышал плеска.
— Плеска было сколько угодно, — сердито сообщила она. — Время от времени.
— Мишель? Ты мне позвонила только для того, чтобы так тонко намекнуть, что во вторник ты принимала горячую ванну в «Конкорде»?
— И этим утром, — добавила она мечтательно. — На обратном пути.
— Поздравляю, — я вздохнул.
— Как ты считаешь, до завтра рама будет готова, Дэнни?
Я обозначил серо-коричневым сегодняшний звонок.
— Сегодня пятница, Мишель.
— И что? Ты ведь почти закончил?
Я даже не оглянулся на верстак.
— Слои древесины подклеены. Рама собрана и подготовлена. Рисунок резьбы нанесен. Резьба едва начата. Меня обвинили в убийстве. Суди сама.
— Вот видишь? Если ты проработаешь все выходные…
— Что случилось, Мишель, у нас нехватка наличности?
— Ты и наполовину не представляешь…
— Это ты ежедневником шуршала?
— Да.
— Сделай пометку. Ты звонила мне сегодня. Пятница. Записала?
— Предположим, — солгала она, — и что?
— Перелистай на следующую пятницу.
Я подождал. Тишина.
— Нашла?
— Нашла, — упрямо сказала она.
— Сделай пометку: «Позвонить Дэнни насчет работы для Штайнметца». Ну как? Готово?
— Готово, — ледяным голосом сообщила она и повесила трубку.
Я и сам сделал серо-коричневую пометку на следующей пятнице. «Позвонит Мишель». Потом я засунул карандаш ее цвета обратно в жестянку из-под кофе и взялся за искалеченную стамеску.
Лезвие каждого резца — это десять миллиметров золингеновской стали. Эта сталь долго держит заточку, но чтобы заточить ее, а тем более придать нужную форму, уходит немало времени. Сначала полируешь наружную сторону обычным плоским оселком, то есть не глядя и быстро. А вот обработка внутренней стороны требует узкого тонкого наждака, причем давление не должно быть сильнее, чем дают кончики пальцев. Заточка целого набора таких стамесок требует сосредоточенности и времени, каких по нынешним временам и представить невозможно. Именно этот аспект — заточка инструментов, отрицающий само понятие временности, так ценится в традициях английского и японского столярного искусства; и, выражая огромное восхищение им и даже платя солидные деньги за результат, достигающийся ценой этих усилий, именно этого совершенно не способны осознать такие люди, как Мишель Кантон.
Примерно через час стамеска была перезаточена настолько чисто, насколько я способен. Скоро вдоль рамы стали накапливаться стружки. Но обновленные воспоминания пробудили в растревоженном сознании архетипические образы. Под звон своих двух браслетов, под воображаемый разговор улыбка Рени приоткрыла пару клыков — длинных зубов. Я, работая с деревом, размышлял над воображаемым портретом ее личности, и до моего сознания далеко не сразу дошло, что я уже не один.
Заметить их присутствие не составляло труда. Одни курил сигарету. Другой жевал резинку с чесночным ароматизатором.
Я не поднял взгляда и не прервал работы. Я мало что мог сделать, кроме как протянуть время от момента, когда я их заметил, до их следующего движения, и мне вдруг вспомнился последний раз, когда я испытывал подобное чувство: на заросшей лианами тропке над водопадом. Тогда, как и теперь, быстро темнело. Я шел с полной выкладкой, но без рации, и отчасти это меня и спасло. Это, и то, что я вел себя так, будто не знаю об их присутствии. Это было плохое место, поэтому рацию должен был нести человек в середине цепочки. Ничего не было ни видно, ни слышно: водопад наполнял воздух туманом и нестерпимым шумом. Тропа заросла, была крутой и мокрой, чтобы карабкаться по ней требовались обе руки и все внимание целиком. Во всяком случае, не было смысла оглядываться назад. Видеть было нечего.