Анна сидела в своем будуаре дома усадьбы князя Павла Александровича Ливена и перечитывала письмо от Якова. Как хорошо, что после визита Павла в Затонск, похоже, отношение к Штольману как к сыну князя Ливена стало меняться к лучшему… Это было настолько приятной новостью, что она читала об этом, наверное, уже раз в третий… Она снова подумала и про самого князя и решила пойти и посидеть в комнатах Дмитрия Александровича — просто так. Она зашла к нему, но не села на диван или в одно из кресел. Ей почему-то вдруг захотелось еще раз взглянуть на сюртук, который носил Дмитрий Александрович. Павел сказал, что Дмитрий был чуть выше его, а сам он был выше Якова. На снимке в кабинете Павла разница в росте между ним самим и Дмитрием Александровичем была мало заметной, а вот если поставить рядом Дмитрия Александровича и Якова, было бы сразу видно, что Яков значительно ниже отца, вершка на полтора-два. Это, пожалуй, было бы единственным отличием во внешности Якова от своего отца-князя. Анна посмотрела на сюртук, судя по его покрою, князь до старости имел хорошую фигуру — статную, не расплывшуюся, ей хотелось надеяться, что таким же в преклонные годы останется и Яков. Она дотронулась до сюртука — ткань была добротной, приятной на ощупь. Она провела пальцами по сюртуку еще раз… и ей показалось, что в комнатах князя она больше не одна.
Дух Дмитрия Александровича, одетый в тот самый сюртук, к которому она только что прикасалась, сидел перед секретером и что-то писал в тетради. Затем взял ее и еще какую-то вещь и поместил в секретер куда-то сбоку, куда именно ей не было видно из-за спины князя. Затем он развернулся и вышел из комнаты. Конечно, тетрадь и та, другая вещь не могли до сих пор находиться в секретере, ведь Павел сказал, что личных вещей его брат не оставлял. И все же она решилась заглянуть в ящики секретера. Все они были пустыми, правда, один из них, как ей показалось, застрял, и она, пытаясь помочь себе вытащить его побольше, вероятно, нажала на какую-то пружину, так как из стенки секретера выдвинулась панель. Анна потянула ее, это оказалась не часть стенки, а тайное отделение — плоский, толщиной с книгу ящичек, в котором что-то было. Это что-то плотно сидело в ящичке, и ей пришлось его потрясти. На пол выпал небольшой портрет и тетрадь, по-видимому, та, в которой писал князь.
На портрете была светловолосая женщина с совсем маленьким мальчиком, может быть, около года. В женщине Анна узнала Катю, мать Якова, она была похожа на ту Катю, что была на портрете, который сейчас стоял у них с Яковом дома в гостиной, где по просьбе князя изобразили его несостоявшуюся семью — его самого, его любимую женщину и их сына. Получается, что мальчик на этом портрете был маленький Яша. Она спросит у Павла разрешения забрать этот портрет для Якова. Анна положила портрет на сукно секретера и подняла с ковра тетрадь, которая раскрылась на одной из страниц. Не замечая того, она начала читать… и не могла остановиться…
«Какой сегодня неудачный день. Должен был быть таким радостным, а принес только боль и разочарование… Я очень расстроился. Так расстроился, что аж сердце прихватило… Ездил сегодня посмотреть на своего сына к Департаменту… Как всегда в таком случае своего экипажа не взял, а нанял извозчика. Остановились неподалеку, стали ждать. Ждали недолго, с час, может. И он вышел, мой… чиновник по особым поручениям… Как он на меня все-таки похож. А как выглядит — истинный Ливен, держится с достоинством, элегантный… Я им просто залюбовался, благо он стоял возле здания, никуда не торопился, не как обычно… И тут к нему подошла эта (короткое слово было вымарано) и по-свойски взяла его под руку. Даже не взяла, а прямо нависла на нем… Одно дело, знать про эту (снова слово жирно зачеркнуто, и даже бумага немного прорвана) в его жизни, и совершенно другое — видеть ее рядом с ним. Меня чуть удар не хватил, так мне стало плохо.
Амбициозная, расчетливая, алчная, эгоистичная стерва. Зачем ей мой мальчик? Он не может ей дать ничего, за чем она обычно охотится — ни новой должности при дворе, ни связей, ни денег. Чего от него хочет эта интриганка? Использовать как инструмент в своих грязных играх? Ох, как бы до греха какого его не довела. А то ведь и эполеты полетят, и Сибирью запахнет. В лучшем случае. А куда уж мне за ним в Сибирь-то ехать, не молод уж, да и здоровье в последнее время стало все больше подводить…
Где у Якова были глаза и мозги, когда он с ней связался? Неужели до сих пор не видит, что ей верить ни в чем нельзя? Что она вся насквозь фальшивая, жеманная, мордочка хитрая, лисья и повадки такие же… Может, она, конечно, в постели кудесница, но хоть бы не наградила его какой заразой, которую по всему дворцу насобирала… Неужели во всем Петербурге перевелись женщины, которые могут ублажить мужчину? Ведь были же у него красивые, приличные, достойные женщины. Нет, надо было связаться с этой потаскухой…
Смотреть на них я уже больше не мог. Попросил извозчика отвезти меня в ресторан. Он, видя мое горестное выражение, все же спросил:
— Тот господин — сынок Ваш, поди, барин? Похож на Вас шибко.
— Сынок, — согласился я.
— Из-за этой крали и не видитесь? Не по душе Вам, видно, сноха…
Сноха?? Да не дай Бог!! Если Яков по своей дурости еще и женится на этой бестии, ничего ему не оставлю! Ни гроша! Не хватало еще, чтоб через него она получила еще что-то от Ливенов! Она и так уже обобрала немало похотливых светских дураков… Позволит Яков себя окрутить, женится на ней, пусть всю жизнь живут на его чиновничье жалование, а не на княжеские доходы! Может, я и чересчур суров с сыном, но на капиталы князей Ливенов он с ней жить не будет! За глупость подобного рода надо платить. Хоть мне и жалко его, до слез жалко — сын, единственный, но с таким его выбором я никогда не смирюсь и не приму его… И даже, скорее всего, в этом случае не скажу ему, что я — его отец… Хоть я и хотел сделать это, да еще и обещал это Елизавете…»
Анна сидела потрясенная — получается, что из-за Нежинской Яков не только мог не получить ничего от князя Ливена, но и никогда не узнать, что тот являлся его настоящим отцом… Ей было жалко и Якова, и князя… Князю, вероятно, было действительно горько до слез — в нескольких местах чернила немного расплылись… Не такой женщины как Нежинская желал он своему единственному сыну… Даже как любовница она была неугодна, а уж как возможная жена и подавно… Князь Ливен писал по принципу бумага все стерпит и не жалел нелестных слов в отношении Нежинской, но два слова, видимо, наиболее непристойных, все же вымарал… Какие — можно было догадаться. Не из тех, что приняты в обществе… Но князь не только клял фрейлину на чем свет стоит, но и задал очень уместные вопросы. Зачем Штольман был нужен Нежинской? Для каких грязных дел? Дмитрий Александрович был умен и дальновиден — он даже предугадал, что с Якова полетят эполеты и что его куда-нибудь сошлют. Штольмана действительно понизили в чине, но вместо Сибири «сослали» в Затонск… где они встретились… И куда приезжала Нежинская, чтоб вернуть Штольмана в Петербург, а главное — себе… И в чем-то все же преуспела, как бы горько это ни было… Яков Платонович с ней в Петербург не уехал, но позволил себе… больше, чем Анне бы хотелось… Она понимала, что у мужчины возраста Штольмана да еще с репутацией дамского угодника не просто были женщины, а их было немало. Но видеть рядом с ним Нежинскую было… больно. И дело было не только в ревности, но и в том, что, как правильно написал князь, это была расчетливая, эгоистичная и насквозь фальшивая женщина, в искренние сердечные чувства которой к Штольману Анна не верила. Нет, какие-то чувства у нее к Штольману были, вот только шли они не от сердца. А он, похоже, поначалу Нежинской верил… Анна подумала о том, что никогда не относилась к Лизе с неприязнью, хотя она тоже была любовницей Якова. Да, это было очень давно, и с Лизой она, естественно, знакома не была. Но почему-то ей казалось, что если бы такое случилось, она бы ревновала Якова к ней, горевала, что он предпочел Лизу ей, но плохо бы про нее не думала. Эта добрая, приятная женщина была бы ее соперницей… но не врагом… Не врагом, от которого можно ожидать любой гадости и подлости как от Нежинской…