Выбрать главу

Я невольно напрягал зрение. Мне начинало казаться, что ее губы шевелятся и я опять слышу, как легкий вздох, так поразившие меня прошлой ночью слова:

— Похорони меня по еврейскому обряду, и я тебе за это отслужу.

Я вздрагивал. Иллюзия исчезала. С холодного полотна смотрело на меня мастерски написанное, дивно красивое лицо, но выражение мольбы и упрека по-прежнему лилось в мою душу из больших синих глаз.

И я опять смотрел в эти глаза, и опять они оживали и оживали, губы шевелились и я слышал, то есть чувствовал эти слова.

И у меня на душе все росло непреодолимое желание во что бы то ни стало и как можно скорее исполнить ее просьбу.

— Но как? — думал я вслух. — Я все сделаю для тебя, что только в моих силах, но где я найду твои останки? Помоги мне; укажи их мне, но не мучь меня, потому что все это выше моих сил.

Мои мысли остановились на площадке. Ведь там я видел ее в первый раз. Там и я и Ольга перенесли столько мучений. Нужно искать там или начинать поиски с этого места.

Погруженный в свои тяжелые думы, я как-то машинально прошел сквозь анфиладу пустых комнат и вышел на виноградную террасу. Обогнув угол дома, я медленно прошел вдоль всей аллеи и очутился на площадке.

Было около трех часов дня. Солнце стояло высоко и заливало своим горячим светом и сад, и протоку, и луга, но на западе залегла тяжелая грозовая туча.

Верхние облака, захватив почти третью часть неба, поднимались громадными, ярко освещенными клубами, а под ними широкой полосой лежала темно-фиолетовая туча, по которой изредка извивались молнии. Грома слышно еще не было.

Я прошел через площадку и опустился на верхнюю скамейку. На этот раз я не испытывал своих обычных мучительных ощущений.

Кругом стояла необыкновенная тишина, такая тишина, которая всегда бывает при приближении бури, и это яркое сияние солнца, наряду с надвигающейся темной и страшной тучей, составляли такой контраст, который придавал всей окружающей меня природе какую-то жуткую окраску.

Зеркальная вода в протоке почернела. Широкие ивы, стоящие по бокам пристани, точно под каким-то гнетом опустили свои печальные ветви к самой воде. Птицы и насекомые притихли, и высокие липы и вязы, окружающие площадку, стояли с какой-то особенно напряженной неподвижностью.

Во всем чувствовалось приближение грозы, а между тем, несмотря на ее близость, солнце сияло так приветливо, вдоль дорожек, убегавших в дикий и фруктовый сад, так пышно разрослись и блестели разными красками полевые цветы, только все это носило на себе какой-то гнетущий, зловещий оттенок благодаря приближающейся туче.

Низко опустив голову, я сидел в глубоком раздумье. Я даже не помню, о чем я думал в те минуты, только вдруг я почему-то вздрогнул и поднял голову.

На противоположной стороне площадки, у самого можжевелового куста, точно свиваясь и развиваясь в ярких лучах солнца, стоял уже знакомый мне бледный призрак еврейки.

Если ночью, при лунном свете, этот призрак внушал мне такой страх, то теперь, когда я увидел его среди белого дня, в ярких лучах солнца, я испытал такой непреодолимый ужас, о возможности которого я даже не предполагал.

Я закричал каким-то жалким, детским криком и, охваченный не поддающейся никакому описанию паникой, сорвался со скамейки и как сумасшедший кинулся бежать.

Наклонившись вперед, точно пытаясь спрятать куда-то свою голову, я летел вдоль дорожки, ведущей к фруктовому саду. Я рвал ногами густо разросшуюся траву и цветы; ветви деревьев хлестали меня по лицу, а я все бежал и бежал, боясь остановиться, боясь взглянуть назад, боясь днем услышать так пугавший меня голос.

Наконец, я запнулся за какой-то пенек и со всего размаха упал лицом в траву.

Я чувствовал, что все погибло, что последняя капля упала и в без того переполненную чашу. Я чувствовал, что оставаться в Борках более немыслимо и что ни днем, ни ночью я не буду уже иметь покоя, так как все время буду ждать встречи с ужасным призраком.

Отдаленный удар грома глухо донесся до моего слуха. Передовые облака надвигающейся тучи набежали на солнце. Все потемнело. Пронесся порыв ветра и стих.

Я встал и поднял свою шляпу. Я едва держался на ногах и чувствовал себя разбитым, больным и бесконечно несчастным.

Не оглядываясь назад, я сделал большой круг по фруктовому саду, прошел на виноградную террасу и поднялся по лестнице наверх. Здесь я неожиданно столкнулся с Ольгой.

Я, должно быть, имел такой ужасный вид, что она вскрикнула и отступила назад.

— Дмитрий! Что с тобой? Что случилось? — спросила она, но я отмахнулся от нее рукой.

— Потом, потом я все тебе расскажу. Немедленно собирайся. Завтра утром мы уезжаем в город.

— Господи! Да что же это такое! — воскликнула Ольга.

Но я ее не слушал. Я прошел в свою комнату, запер дверь и бросился на кровать.

Крупные капли дождя застучали по стеклам.

Я лежал, закрыв лицо руками, и мне казалось, что я схожу с ума.

Разразилась сильнейшая гроза с проливным дождем и непрерывными молниями и раскатами грома. Под сильными напорами ветра наш старый дом, а в особенности его верхний этаж, где мы теперь помещались, чувствительно вздрагивал.

Как это ни странно, но разбушевавшаяся погода действовала на меня очень благоприятно. Мои нервы успокаивались все более и под конец, под шум ветра и стук дождя по оконным стеклам, я, утомленный происшествиями, крепко заснул.

IX

ПИСЬМО ОТ ПОКОЙНОГО ДЯДИ

Я проснулся, когда уже совсем стемнело. В моей комнате огня не было, но сквозь открытую дверь из комнаты Ольги по моему полу протянулась длинная освещенная полоса.

Ольга тихо разговаривала с одной из своих девушек. Я окликнул ее.

Она поспешно вошла и села ко мне на кровать.

— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросила она заботливым тоном, ласково гладя меня по руке.

— Ничего себе, я очень хорошо спал.

— Хочешь ужинать? от пани Вильгельмины уже приходили. Пан Тадеуш попал под самый дождь и промок до костей; он привез почту; есть газеты и письмо от Сергея Ивановича.

— Ты иди, Оля, ужинать, но захвати с собой Параску и Варю, а я есть не хочу; пришли мне только чая.

— И мне не хочется есть, отвечала Ольга. — Параска, — кликнула она, — зажги, пожалуйста, тут лампу, а потом сходи с Варей к пани Вильгельмине. Скажи, что мы ужинать не придем и просим прислать нам чая. Сейчас я принесу тебе почту, — добавила она, обращаясь ко мне.

Письмо от Сергея Ивановича было очень толстое и, сверх обыкновения, заказное.

Я вскрыл конверт. Сергей Иванович писал, что им получен на мое имя из Ниццы целый тюк разных бумаг, документов и переписки, оставшихся после дяди. Все это он решил сохранить у себя до нашего возвращения, но оказавшийся среди прочего пакет, адресованный на мое имя, он при этом прилагает.

Это был большого почтового формата конверт из плотной бумаги, запечатанный сургучной печатью дяди.

Бережно, с чувством какого-то благоговения, я открыл адресованное мне письмо, писанное человеком, которого уже не было в живых.

Несколько листов большого формата были исписаны крупным старческим почерком.

Мы с Ольгой присели поближе к лампе и принялись читать.

«Дорогой племянник Дмитрий, — писал покойный дядя, — я чувствую, что конец мой близок, и что мне необходимо написать тебе это письмо; не знаю, успею ли и сделаю ли это так толково, как бы мне хотелось.

Кроме тебя и твоей сестры Ольги, которой я, к сожалению, никогда даже не видел, у меня нет близких родственников, поэтому я и не оставляю духовного завещания; ты с сестрой останетесь моими единственными наследниками.

Кроме небольшой суммы денег и разных мелочей, которые останутся после меня в Ницце, вы унаследуете мое большое имение Борки.