— Прошу сюда, мистер, — произносит по-английски с акцентом, напоминающим вкус мексиканского перца, лысый в толстых черных очках парикмахер, облаченный в девственно белый халат.
— Подстригите и побрейте, — отвечаю я ему на всякий случай по-испански.
В его взгляде явное неудовольствие. Похоже, кто-то из кубинцев остался ему должен.
— Мексиканец? — спрашиваю я его, пока он повязывает мне на шею белоснежную крахмальную салфетку.
— Йес, сэр.
Он ответил мне по-английски — верный признак того, что не расположен вступать в разговор. Но у меня нет желания сдаваться.
— Я ищу какой-нибудь дешевый отель, — продолжаю я опять-таки по-испански, в то время как он резким движением откидывает кресло назад.
— Здесь вблизи такого нет, — отвечает мне он теперь тоже на испанском.
Он мылит мне подбородок; прекрасный аромат (так пахнет шоколад, если только можно привести это сравнение) пены.
— Не обязательно близко отсюда. Все равно где.
Он долго молчит, продолжая мылить мне лицо.
Я закрываю глаза.
— Есть один вполне приличный. Отель «Сильвия».
Мне отвечает явно не парикмахер-мексиканец. Это кубинский акцент. Приоткрыв глаза, я вижу говорящего: старик, сидевший на первом кресле, его только что побрили.
— Спасибо, — отвечаю я ему. — Это далеко отсюда?
— Порядочно, — бросает он.
Потом подмигивает мне.
— Только что прибыли?
— Вчера вечером.
— Через Испанию или Мексику?
— На лодке.
Старик издает легкий свист.
— Крепко досталось?
— Порядочно.
Парикмахеру потребовалось сорок минут, чтобы меня подстричь и побрить.
Старика уже давно обслужили, но он уселся на один из стульев, стоящих у двери в салон, и медленно курит. Ему явно хочется поговорить со мной.
— Сколько с меня? — спрашиваю я парикмахера, глядясь в зеркало.
— Три восемьдесят плюс чаевые, сеньор.
— А всего?
— Четыре доллара.
Из моего кожаного бумажника, в котором я держу свои триста долларов, он получает ровно четыре. «Спасибо» мне не говорят.
Старик встает, мы выходим на улицу и идем по ходу движения.
— Это к гостинице? — спрашиваю я.
— Ага.
Чтобы удовлетворить его любопытство, пришлось рассказать о моих приключениях. Я поведал ему, что отплыл ночью с пляжа Варадеро на лодке с мотором, подвешенным за кормой. Сначала, пока хватило сил, шел на веслах, когда же почувствовал, что достаточно отошел от берега, включил мотор. Два дня шел с мотором, потому что догадался захватить дополнительный бочонок бензина. На третий день топливо кончилось, и я лег в дрейф. На четвертый день у меня кончилась пресная вода. Поздно ночью близ Андроса на меня наткнулась береговая охрана североамериканских морских пограничников. Ночь я провел в тюрьме. На пятый день меня допросили в Федеральном бюро расследований и сфотографировали. На шестой день выпустили на свободу (предварительно убедившись, что я платежеспособен, у меня же было триста долларов). Но и на седьмой день я не мог поступить как господь бог, то есть отдохнуть, ибо пришлось, как было приказано полицией, явиться в эмигрантский центр.
— И седьмой день как раз сегодня.
— Да, уж вижу, — отвечает старик. — А где вы провели ночь шестого дня?
— В сквере, — улыбаюсь я.
Мы проходим еще несколько кварталов.
— Здесь вы можете сесть на автобус до 14-й улицы и там…
— Я возьму такси.
Он протянул мне руку, сказал, что его зовут Эрнесто Травьесо и что он приехал в Майами в 1960 году. Не стал объяснять, на что живет, но, судя по одежде, дела его шли неплохо.
— Рикардо Вилья Солана, — в свою очередь, представился я. — И вы знаете, где меня найти: отель «Сильвия», если будет комната.
Каждый день я ждал ее у выхода из школы. Она позволяла проводить себя до бара «Виктория» в квартале от дома, но упорно отказывалась остановиться и поболтать. Или пойти в кино.
Та встреча в скверике Сан-Мариано, по сути, и была нашим первым любовным свиданием (лиловый цветок незабудки, учебник по физике, долгий жадный поцелуй…). С тех пор мы виделись почти каждый вечер; в голове у меня сейчас путаются места и даты, но, кажется, впервые я пришел к ним домой в мае 1956-го.