– Хоть у вас, Петр, и чуб побелел, но исправный еще запорожец, – с улыбкой осматривал Калнишевского Арсений, – и одежда вам эта к лицу, видно сразу, что из края казацкого.
– Был край казацкий, а теперь неизвестно чей, – помрачнел Калнишевский. – Наплывает отовсюду на земли наши люд чужой, сербы, болгары, валахи, армяне, греки, россияне-старообрядцы, что в Речи Польской служили. Охапками их поселения возникают, говорят при дворе, что границу они с юга будут стеречь – только сторож из этого пришлого люда, как из клочьев кнут… Может, хоть вам, владыка, на душе спокойнее, потому что душпастырь живет по Божьему закону.
– Если бы так, – не смог скрыть в голосе горечь Арсений. – Кесарю ныне маловато кесаревого… Именной указ императрицы требует, чтобы архиерейские и монастырские поместья управлялись в дальнейшем не монастырскими прислужниками, а отставными офицерами. Шастают они монастырскими подворьями, кони, инструмент и другое добро арестовывают, в казну, мол, только казна их до суда Божьего не будет видеть… Под топор ложатся монастырские леса.
– Отчего же молчите, владыка, почему же другие высокие духовные лица защищаться не хотят?
Калнишевский сказал и осекся, пожалел о вырвавшемся невольно. А он сам разве подал хоть какой-то голос, когда из Петербурга приказали ввести в школах русский язык, и уже вскоре на Левобережье закрылись восемьсот украинских школ? Или когда историю его края из Глухова похищали, все дипломатические и другие государственные документы вывозили в московский архив Главного штаба?
– Петр, не думайте об этом, – крутнул головой Арсений так, словно мысли свои Калнишевский вымолвил вслух. – Написано же: есть время разбрасывать камни, есть время собирать их. А судит Всевышний, значит, соберутся…
Арсений искренне рад был встрече с земляком, в душе как-то потеплело, словно на минуту смог перенестись в родной край. В златоверхий Киев, где альма-матер, академия Петра Могилы, Святая София, в которой витает еще дух Ярослава Мудрого и под звоны соборные преосвященный Варлаам, архиепископ Киевский, в далеком 1723 году рукополагал его в иеромонахи. Не раз приходило в голову вернуться на Украину, и подавал просьбу об этом. Когда в монастырях стало больше солдат, чем монахов, написал гневное письмо. Коллегия Экономии, утверждал митрополит, почему-то хочет превратить в рабу Святую Церковь и ее служителей. Коллегия пожаловалась Сенату, владыку вызывают в Московскую синодальную контору, где ему объявляют выговор.
Возмущенный митрополит, ссылаясь на болезнь, просит освободить его от руководства Ростовской епархией. Отпустите меня, пишет владыка Арсений, в Новгород-Сиверский, в Спасский монастырь на Черниговщине…
На радостях Синод готовит доклад императрице Елизавете и радуется отставкой Арсения. Но напрасно: Елизавета доклад не утвердила.
Встреча из Калнишевским, весточки из родного края тихим теплом грели грудь владыки. Но эта встреча была последней – не суждено больше…
8
А что делать с Арсением Мациевичем ей, императрице? На плаху его или помиловать? Колесовать или, как Елизавета, сжав зубы, отправить назад в свою епархию?
Колесование Екатерина Вторая видела. На казнь преступника везут на специальной колеснице, по двое со свечами в руках стрелков, чем ближе к месту казни, тем сгущается толпа жадных к зрелищам зевак; и вот уже и высокий помост, на котором позорный столб с цепями, виселица, дыба, плаха, заостренные колья, на которые наткнут отрубленные головы, уже палач достает кнуты, клейма, щипцы для вырывания ноздрей, бряцает клещами и ножами, чтобы отрезать нос, уши и язык; палач делает все это не спеша и с видимым наслаждением, потому что он здесь самый главный и у него впились сотни глаз. А как значилось в указе колесования, то виновника привязывали к кольцам, наотмашь били в суставы – в приговорах всегда указывалось ломать ребра, руки или ноги, и трещали кости, словно сухие ветки, под стон и крики виновных вперемешку с визжаньем восторга и потехи толпы.
Арсений Мациевич, думалось императрице, без сомнения заслуживал казни. С другой стороны, Екатерина Вторая, всегда осмотрительная, остерегалась возможных волнений в народе, побаивалась из этого лгуна, неучтивого душпастыря, создать мученика за веру. Тайная экспедиция напрасно хлеб казенный не ела, императрице успели доложить не только о вербных котиках, которые бросали митрополиту под ноги, когда вели арестанта на суд, распространялись слухи среди люда, что какому-то монаху Феофилакту снился пророческий сон. Вроде бы он обращался с молитвой к святому Димитрию, на что святой ответил: