Я бежал по улице, все время оглядываясь, не гонится ли за мной безголовый призрак. И временами мне казалось, что сзади во тьме что-то белеет. Тогда я включал сверхзвуковую скорость, так что даже ветер в ушах уже не свистел.
Я не мог идти спать в хату, но на дворе оставаться было боязно. Тогда я залез в сарай, где стояла наша корова Контрибуция, и зарылся там с головой в сено. Нужно было, чтобы рядом находилась хоть какая-нибудь живая душа, пусть даже коровья. Меня успокаивали ее сонные вздохи. Под эти вздохи я в конце концов и заснул.
Глава VI. Иду к Бардадыму. Бей! Нокаут! Мой триумф
И странно, несмотря на такие страшные происшествия, мне ничегошеньки не снилось в эту ночь, я спал как убитый. Заснул и как будто сразу же и проснулся. Было уже утро, и мать доила Контрибуцию. Когда я зашевелился, она сразу увидела меня и не удивилась, не ругала. Только насмешливо спросила:
— Ну, как рыба? Что-то не вижу!
Дед все-таки поверил моей брехне про ночную рыбалку с Бардадымом, а тот вечером так и не приходил.
— Да-а-а, — махнул я рукой: не спрашивайте, мол, похвалиться нечем. И, выбравшись из сена, боком, пряча под рубахой аппарат, выскользнул мимо матери из сарая.
К Бардадыму! Скорее! Пока он не пришел сам. А то подумает, что я и вправду украл. Может, уговорю. Все ему объясню. Все начистоту. Там же, в аппарате, доказательство. Ой, только б вышло что-нибудь на пленке! Только бы вышло!
В голове у меня все вертелось, прыгало и переворачивалось…
Бардадым, фыркая, умывался во дворе у колодца.
Я тяжко вздохнул и решительно подошел к нему:
— Гриша!
Он поднял на меня мокрое лицо.
Я протянул ему аппарат:
— Бей, Гриша! Бей! Это я твой аппарат украл. Бей! — Я подставил ему свой нос и зажмурился, ожидая удара.
Но удара не последовало.
— Зачем брал? — пробасил Бардадым.
— Привидение ночью снимал… На Горбушиной могиле.
— Снял?
— Снял.
— Врё!..
— Во! — чиркнул я себя ладонью по шее.
— А ну, идем проявим.
— Идем, — пропищал я, еще не веря, что так легко отделался.
На ходу вытираясь полотенцем, Гриша повел меня в хлев, где у него была оборудована фотолаборатория.
Потом в полной темноте, хоть глаз выколи, он чем-то щелкал, шуршал пленкой, хлюпал в каких-то ванночках. Я только догадывался, что это он достает из аппарата пленку и закладывает в проявитель, промывает и снова закладывает уже в фиксаж.
Я с трепетом ждал.
Неужели ничего не будет?
Наконец он отпер двери хлева и вышел, держа в руках мокрую пленку. Он сразу поднес ее к глазам, разглядывая.
— Ну что? Что там? — так и подскочил я от нетерпения.
— Да цыц ты! — скривился он и начал щуриться, вглядываясь в пленку. И вдруг закричал: — Есть!.. Есть, черт подери!.. Разрази меня гром, что-то есть!.. Вот черт!..
Лицо его было по-детски растерянным.
— Дай! Дай! — схватил я его за руку.
И он — в другой раз уж обязательно дал бы мне за это затрещину — покорно нагнулся, показывая мне пленку.
Ой! Есть! Есть все-таки! Правда, не очень четко, даже очень нечетко, но есть! Виден белый силуэт Горбушиной часовни (негатив же!) и на нем темный силуэт — туловище, руки, а головы нет…
Меня сразу охватило такое чувство, что и передать не могу. Вот есть русское слово «восторг». Так вот, этот самый восторг меня и охватил. И мне показалось, что я стою уже не на земле, а на какой-то воздушной подушке (как некоторые современные корабли). И эта подушка растет и поднимает меня все выше и выше.
Ой, мама! Мамочка моя! Неужели это я совершил такое, чего никто на свете еще не делал: сфотографировал привидение, живое привидение сфотографировал!
— А ну рассказывай, как это было! Только не ври, а то… — Бардадым поднес к моему носу кулачище.
Но я спокойно отстранил его. Чего мне бояться? И чего мне врать?
Я рассказал Бардадыму все, как было, даже как наперебой храпели племянник-одессит и свинья.
— Чертовщина какая-то! Призрак! — пожал плечами Бардадым. — Какой, к бису, призрак? Нет никаких призраков! Какие могут быть привидения? Люди в космос летают, а ты — «призрак».
И тут я ему рассказал про теорию Антончика Мациевского о вполне научном превращении, так сказать, по закону физики разума и души человеческой в привидение.
— Чушь! — сказал Бардадым. — Околесицу какую-то несешь…
Но в глазах его не было уверенности. Скорее неуверенность и растерянность. Бардадым не был отличником. Он больше умел работать руками, чем головой. И задурить ему голову было нетрудно.
— А что ж это тогда, если не привидение? — спросил я.
— Леший его знает! Может, кто-нибудь переоделся, чтоб тебя напугать.
— А голову куда дел? Отрезал на время? И ног не было. Он будто в воздухе летал… Я же видел.
— Ну, вот пусть пленка высохнет, отпечатаем — будет виднее.
Внезапно из-за плетня высунулась голова Антончика Мациевского.
— А? Что? Есть что-нибудь? Есть? — криво усмехнулся он.
Я бросил на него убийственный взгляд и отвернулся.
— Ну чего ты? Чего? Меня мать не пустила. Честное слово! Что я, виноват? Заперли в хате. Клянусь!
Я молчал, не глядя на него. Тогда, обращаясь к Бардадыму, он снова спросил:
— Есть что-нибудь? Есть? Да? Гриша!
— Да, есть, — нехотя отозвался Бардадым. — Похоже на привидение, но кто его зна…
— Гриш, а Гриш… Можно я гляну? Ну покажи, Гришенька! Можно я гляну?
Он так просил, что даже у меня не хватило бы духу отказать ему.
— Иди, — сказал Бардадым. — Только смотри не залапай. Вот так бери, двумя пальцами за края.
Вытянув шею, Антончик благоговейно начал разглядывать пленку.
— У-у! Точно! У-у! Привидение!
И вдруг со всех ног бросился со двора.
— Ты куда?
— Я сейчас! — уже с улицы крикнул он.
Минут через десять у Бардадыма на дворе было полно народу. Все ребята с нашего конца сбежались сюда: и Вася Деркач, и Коля Кагарлицкий, и Степа Карафолька, и Вовка Маруня… Не было только Павлуши…
Прыгали, как воробьи, вокруг Гришки Бардадыма и, отпихивая друг друга, без умолку гомонили:
— А ну-ка, ну-ка!
— Дай-ка я!
— Да пусти, я гляну!
— Да я еще сам не разглядел.
— Ух ты! Вот это да!
— Смотри-и!
— Ох ты!
Наконец пленка высохла, и Бардадым пошел печатать снимки. Я стал проталкиваться в хлев следом за ним, хотя мне там и нечего было делать. Мальчишки почтительно расступились, давая мне дорогу. Вася Деркач сунулся было тоже, но Бардадым, пропустив меня, молча отпихнул Васю и запер дверь. Гордость захлестнула меня до краев и даже выплеснулась наружу. Я с Бардадымом, а вы все — «отвали!» (как говорил Будка, наш киевский приятель).
Бардадым вставил пленку в увеличитель, включил его — негативное изображение отразилось на фотобумаге. Затем выключил и погрузил бумагу в ванночку с проявителем. И в неестественном, каком-то цирковом освещении красного фонаря я вижу, как на фотобумаге действительно начинает проступать изображение темной Горбушиной часовни и белого привидения на ее фоне. Сердце мое на миг замерло, а потом забилось с удвоенной силой.
Есть! Есть фотография призрака! Пусть теперь кто-нибудь скажет, что я вру. Вот! Вот! Вещественное доказательство! Самому Келдышу, президенту Академии наук, покажу, если нужно будет! Ур-ра!
Когда мы вынесли еще мокрое фото во двор и показали ребятам, говорить они уже не могли. Они только молча переглядывались круглыми птичьими глазами и удивленно вытягивали рожицы.
В боксе это называется «нокаут». Когда противник от меткого сокрушительного удара шлепается на землю и лежит, откинув копыта, как неживой…
Такого триумфа среди мальчишек я еще не знал. Даже когда с Павлушей мы выкидывали разные штуки-трюки, и то я все-таки делил славу с ним. И для меня то была не целая слава, а полславы. Только теперь я понял что настоящая слава неразделима. Настоящая слава — это когда только ты, ты один пьешь ее целыми бочками, не давая никому ни капли. Вот наслаждение! Вот счастье.