Конечно, этого не могли даже вообразить себе двое молодых людей, вкусивших первые плоды войны и шествовавших теперь по парижским улицам: один в надвинутой на глаза шляпе, с черной повязкой на лбу, прикрывающей брови, бледный, очевидно, от перенесенной потери крови, худощавый, другой – розовощекий здоровяк, покинувший гасконскую роту гвардейских наемников не из-за ран, как его спутник, а из отвращения к виду крови. Солдатом тогда был лишь получавший за это жалованье.
Но потрепанных гвардейских мундиров молодые люди снять не успели, шагая среди куда-то спешащих, суетливых, пестро одетых парижан.
Кареты с гербами на дверцах, запряженные попарно цугом подобранными по масти лошадьми, проносились по ухабистым мостовым. Всадники в шляпах с перьями без стеснения пускали коней вскачь, заставляя прохожих испуганно жаться к стенам, снимая на, всякий случай шляпы.
Приятели были слишком горды, чтобы унижаться перед надменными кавалерами, но уступать им дорогу приходилось.
Наконец они достигли своей цели, но были ошеломлены представшей перед ними картиной: особняк герцога д’Ашперона, который был им нужен, обнесенный камедной стеной, как крепость в центре Парижа, словно был взят штурмом. Во всяком случае, несколько каменщиков в перепачканных фартуках пробивали в стене проем, а плотники в менее грязных передниках сооружали мостик через канаву, знаменующую крепостной ров под стеной.
– Похоже, что его светлость господин герцог попал в немилость, – сказал розовощекий.
– Напротив, – усмехнулся его спутник с черной повязкой на лбу, – как бы это не знаменовало особое внимание высокой особы к нашему герцогу.
Молодые люди, решившие не торопить события, смешались с толпой, тоже заинтересованной происходящим.
Через каких-нибудь полчаса проем в стене был пробит, деревянный мостик возведен, и рабочие скрылись за стеной
Розовощекий, толкнув приятеля в бок, кивнул вдоль улицы.
Там появился отряд гвардейцев личной охраны его высокопреосвященства господина кардинала Ришелье.
Горожане толпились у стен домов и низко кланялись. Дюжие гвардейцы несли на плечах жерди носилок, на которых покоилось кресло. На нем гордо восседал в пурпурной мантии, бессильно свесив парализованные руки и ноги, кардинал Ришелье.
Он поворачивал голову на тонкой шее из стороны в сторону и ястребиным колким взором оглядывал все вокруг, являя собой несокрушимую силу, презревшую собственную немощь.
Многие падали перед ним на колени, протягивали руки, стараясь коснуться пальцами свисавшей с носилок алой мантии.
Впереди шел герольд со звонкой трубой, украшенной цветными лентами, вслед за ним и позади носилок шествовали вооруженные гвардейцы, которые грубо отталкивали ботфортами тянущиеся к властителю Франции руки.
Процессия остановилась перед мостиком и прошла по нему в пробитую в стене брешь, скрывшись во дворе замка герцога д’Ашперона.
Стоявшему в толпе молодому человеку с повязкой на лбу показалось, что немощный, но могучий кардинал, встретясь с ним взглядом, сверкнул глазами. Это заметил и его розовощекий приятель.
– Он узнал тебя, Сави! – прошептал он.
– Не думаю. Что я для него? Дуэлянт, скандалист.
– Не скажи! А кто выиграл у него заклад о том, что не допустит сожжения книг Декарта?
– Этого он забыть не мог! – с многозначительной улыбкой непоследовательно отозвался Сирано де Бержерак.
Конечно, он, прославленный драчун и забияка, не мог не гордиться победой в невероятной битве против ста противников у Нельских ворот. Ведь из-за этого кардиналу (что неизвестно историкам!) пришлось по условию заклада добиться в Риме освобождения вечного узника Томмазо Кампанеллы, первого провозвестника коммунизма в Европе, призывавшего к уничтожению причины всех зол – частной собственности при полном равенстве людей без различия пола, званий и сословий.
Прожив последние годы в приютившей его Франции, перенесший тридцатилетнее заключение, философ недавно умер в предоставленном ему Ришелье убежище под Парижем – местечке Мовьер, где родились оба молодых человека, наблюдавшие сейчас многозначительное посещение всесильным кардиналом Ришелье наверняка трепещущего перед ним герцога д’Ашперона.