Сжав с боков свое колокол-платье, я протиснулась в дверь часовни. Пламя свечи вспыхнуло, отразив меня в серебряных окладах икон.
— Господи! — воскликнул монах. — Неужто София?
Я молча подняла край своего платья и опустила ему за голову, спрятав всего монаха под колоколом.
Свеча вспыхнула в последний раз, и потухла…
Так я встретилась с Климентием, полюбившим меня, познавшим и спасшим от слуг папы и инквизиции.
Так что, думай я и поступай, как обычная итальянская дура, быть бы мне еще в тот год повешенной на любой из площадей Рима, которая бы понравилась моим преследователям и друзьям моего мужа.
Но я была Аламанти, я была разумна, я была расчетлива, я была спокойна и хладнокровна. Потому не только ускользнула от папских слуг и инквизиции, но и сумела проститься с Леопольдо Медичи, положить на его могилу цветок…
Нет, я — не дура. Я просто не упускала момента. Никогда…
Мальчик был неопытен — это я понимала. И не сердилась.
Я осторожно шевельнула бедром — и липкий фаллос его выпал, позволив мышцам внутри меня сойтись.
Потом я попросила его достать из шкафа вино, подогреть на огне в медной, стоящей у камина чаше.
Сама же перебралась на кровать, подтерлась уголком простыни и, глядя на его великолепный, хотя и еще по-детски сухой торс, думала о том, вряд ли есть В Зазеркалье служанки, теплая вода и кувшин. Ибо если мальчик захочет любви еще, то я не смогу ему отказать. А принимать мужчин я стараюсь чистой.
И паж захотел еще, и я, не подмывшись, согласилась.
А потом он захотел еще… и еще…
После двенадцатого захода я поняла, что на дьявольское число сношений у меня уже не хватит сил, что следующее соитие уже не будет приносить настоящего удовольствия. И я вежливо отказала ему.
Паж заснул, лежа лицом у кувшина, в котором уже два захода назад кончились последние капли вина. Дышал он ровно, едва пробившиеся под носом усики его мерно шевелились.
Я сняла покрывало, накинула ему на плечи, тихо поднялась. Быстро оделась, радуясь вновь обретенному чувству легкости в теле, наслаждаясь теплом, облегающим меня вместе с одеждой, присев на кровать, обулась. Лишь после этого глянула в зеркало…
В нем ничего не отражалось: ни комнаты со мной, ни огня в камине, ни кровати со спящим на ней пажом. Оно просто смотрело на меня черным провалом и словно манило к себе.
Я сделала шаг к нему — и удивилась той легкости, с какой дался мне этот шаг. Отступила — и это движение совершить оказалось значительно труднее.
Я смотрела в черный провал, но не страшилась его, а желала в него нырнуть, ибо больше всего меня волновало, как я выгляжу теперь там — с другой стороны зеркала, с настоящей.
Шагнула еще раз — и меня словно втянуло внутрь резной рамы, засосало, проглотило и…
…и я выпала в свою комнату, упала лицом на ковер и уснула…
Именно уснула, а не оказалась в обмороке, как потом утверждала Лючия, решившаяся взломать дверь в мою спальню и обнаружившая меня лежащей у зеркала на ковре.
Она достала из бювара флакон с благовониями и, сунув его мне под нос, вырвала из сладких грез.
Первое желание мое было накричать на Лючию, вышвырнуть ее из спальни вон, вернуться в сон. Но тут я увидела взломанную дверь, испуганные лица слуг в проеме — и поняла, что впадать в истерику на глазах прислуги не следует. Поэтому заспанно сощурила глаза, проморгалась и спросила сквозь зевок:
— Какого дьявола? Почему вы здесь?
— Вас долго не было, синьора, — ответила Лючия. — Мы испугались.
— Долго? — удивилась я. — И сколько?
— Двое суток.
Я зевнула и произнесла вяло, уже не играя:
— Хочу спать.
— Да, да, синьора! — всполошилась Лючия. Выгнала остальных вон, принялась убирать покрывало с кровати, чтобы затем уложить меня. — Мы так волновались, а вы спите. Покойный граф, рассказывают старые слуги, тоже любил поспать.
— Не твоего ума… — вялым голосом отозвалась Я — Судить тебе хозяев не дозволяю.
— Слушаюсь, синьора, — смутилась Лючия. И принялась меня раздевать.
— Ах, синьора! — вскрикнула вдруг.
— Что такое?
— Ваша кожа… — растерянно произнесла она. Глаза ее уставились на мою грудь, потом поднялись — и в них я увидела неподдельный ужас.
— И синяки… — пробормотала Лючия.
Я опустила глаза и увидела: это была не моя прежняя дряблая грудь, а молодой литой бюст с огромными сочными сосками. На обеих грудях темнело по синяку с прикусами.
— Матерь Божия! — пролепетала служанка. — Вы, должно быть, ведьма…
Ужас сковал ей горло. Она пыталась крикнуть, но страх сжал ей горло.
Продолжаться долго это не могло. И я приняла решение…
Сбив служанку с ног, я вцепилась руками в шею Лючии, принялась душить ее столь яростно, что та даже не попыталась сопротивляться. Покорно закатила глаза и пустила пену из стиснутых губ. Тело Лючии слабо трепыхнулось и затихло.
Когда я отдышалась и поднялась с тела, мельком глянув в сторону бесформенной кучи тряпья и мертвого мяса, мне стало даже немножко жалко служанку. Она не была моей первой жертвой, многих прочих я убивала не менее быстро и не задумываясь. Но они были врагами, уже совершившими то или иное действо против моей особы. Эта же не успела даже подумать о вреде для меня, хотела закричать без злого умысла, а из ужаса перед чудом. Кто знает, сумела бы я не закричать при виде враз омолодившейся на двадцать лет женщины…
Открыв потайную дверь за зеркалом, я втянула за руки тело Лючии в подземелье и сбросила по лестнице вниз.
Потом достала вязаную кофту и набросила себе на плечи. Выглянула в коридор, прокричала имя Лючии, словно зовя ее в спальню. Трижды выругалась погромче, позвала еще раз…
Лючия, разумеется, не пришла — и я разразилась такой чередой ругательств, что появился мавр, а за ним и плотник с ящиком инструментов.
— Синьора, — робко сказал мавр. — Лючии нигде нет. А вот плотник… — кивнул на матерого мужика с кустистыми седыми бровями и черной, как смоль, бородой, пояснил. — Он дверь починит.
— Хорошо, — согласилась я. — А ты найди Лючию. Начала стерва постель стелить — и вдруг убежала.
Мавр низко поклонился, и ушел.
Я же села перед зеркалом с намерением, пока плотник чинит дверь, наложить грим на лицо.
Тронула пальцами стекло — и то, что увидела в зеркале, заставило меня вздрогнуть и напрячь все силы, чтобы не закричать.
За спиной моего отражения, смотрящего на меня ласково и добро, продолжал спать, лежа на спине и раскинув руки, маленький паж. Глаза его были закрыты, дышал он глубоко и ровно, приоткрытое по пояс тело его слабо светилось в луче солнца, бьющего из окна.
Сверху, под потолком было облако. Белое, слабо прозрачное, оно вовсе не походило на клок ваты, ибо я почему-то сразу поняла, что оно живое. Облако как-то странно колыхалось, а внутри него то и дело вспыхивали странные искорки, похожие на огни Святого Эльма. Огоньки те переливались, выбрасывали из себя светящиеся нити, нити соединялись между собой и тут же гасли, чтобы породить новые, столь же многоцветные и холодные, как и первые.
Колышась и поблескивая, облако медленно опускалось на пажа…